Змеелов
Шрифт:
Послышались крики:
– Девки дерутся!
– Никак Ирга?!
– Убьёт! Как есть убьёт!
– Василя зови!
Но Василёк и сам уже мчал сестре на выручку. Обхватил её со спины поверх локтей, вздёрнул, оттащил.
– Задушу гадину! – взвизгнула Ирга. Не руками, так ногами достала бы! Принялась брыкаться и кусать брата.
Залаву уже поднимали и отряхивали подружки. Звенигласка, подскочившая с Василём вместе, подымала из травы кокошник, собирала бусины. А кузнецова невеста всё плакала:
– Змея! Гадюка! Проклясть меня грозилась!
–
Кто застал девичью драку, точно скажет: неча соваться. Девки и друг дружке кости пересчитают и тому, кто разнимать полезет. Вот и Васильку досталось, но тот к сестре был привычен, чать не впервой. Отволок к запруде да швырнул в воду.
– Охолонись!
Брызги светляками полетели во все стороны, в каждой отразилось золото костров и ещё что-то, о чём покамест не знал в Гадючьем яре никто. Ирга и верно остыла. Не остыла даже, а похолодела. Кровь в жилах, и та превратилась в лёд.
– Так-то ты со мной, – тихо проговорила она, но за весёлым смехом, грянувшем над берегом, никто её слов не услышал.
– Так её, Василь! – поддержал Дан. – Голову, голову под водой подержи ей! Как кутёнку!
Снова захохотали. А как не хохотать, когда каждый на ершистую Иргу обиду затаил? Помогать бросилась одна Звенигласка. Эта вечно всем чаяла угодить: Залаве ли, Ирге…
– Вы что, нелюди, что ли?! – ужаснулась она и, придерживая живот, тяжело полезла в воду.
Тут и Василь очнулся. Догнал и мягко перехватил жену.
–Куда?! Вода холодная, захвораешь.
И верно, холодная. Ирга то уже уразумела. Сидела в реке и дрожала. От холода? От злости? Мокрые волосы облепили плечи, ледяная рубаха прильнула к телу, и лишь белёсый туман тянулся укутать девку, спрятать от позора.
– Вылазь, – велел Василь, протягивая руку.
Ирга поглядела на него зверем.
– Я лучше ладонь себе откушу.
– Я тоже себе сейчас что-нибудь откушу. Ирга, вылезай и пошли домой. Не позорь меня!
– Ах вот ты как заговорил! Я тебя, стало быть, позорю? Что, мешает дома приживалка? Сговорить бы со двора поскорее, да никто перестарка не берёт?
Василь скрипнул зубами, прыгнул в озеро и наклонился – взять сестру на руки, но та отмахнулась и сама вскочила.
– За дорого ты меня продал-то? Али сам доплатил, чтобы этот пьяница под кустом повалял?
– Что? Ты что несёшь?
Василь едва сам в воду не сел, как растерялся. А яровчане теснее столпились на берегу: хоть бы что расслышать! Экое будет веселие! Но за гомоном, причитаниями Залавы да треском костров поди разбери, о чём брат с сестрой ругаются!
– Да знаю я всё! Мешаю тебе, да? В собственном доме мешаю? Так что ж жениха искать? Может проще сразу меня в омут?
– Да уж, – фыркнул Вас, – в омут оно бы попроще было… Я по три раза на дню об этом думаю.
И шагнул к сестре, но та резво отпрыгнула, оказавшись в воде уже по грудь.
– Только тронь! Я тебя знать боле не желаю! Все тебе хороши, окромя родной сестры, да? Одна я жизни не даю! Так что же мне, утопиться
Будто бы сам остров отвечал на девкино отчаяние. Ярче вспыхнули костры, где-то далеко, на погосте, вскипела подо мхом невиданная сила, тяжко вздохнуло болото, вода пошла рябью и туман…
Туман сделался таким, какового яровчане, повидавшие всякое, не помнили. Он загустел, хоть ножом режь. Не туман – кисель белый. А внутри белого клуба зашевелилось нечто живое. Нечто, от чего туман – верный защитник Гадючьево яра! – прятал остров, но никак не мог сладить. Нечто, что оказалось сильнее непроглядной пелены, годами оберегающей здешние земли от чужаков.
Ирга поёжилась: брат стоял близёхонько, только руку протяни, но на глазах растворялся в молочной пелене. Она фыркнула и пошла-таки к суше, походя отпихнув Васа с дороги.
– Вот тебе и кровь родная. Вот тебе и брат!
Василь скрипнул зубами и поплёлся за нею.
Но чудеса на том не кончились. Туман забурлил, как кипяток, вздулся и опал, а после расступился, признавая чужую силу.
По протоке вдоль берега медленно двигался человек. Судёнышко его было столь мелким, с низкими бортами, что казалось, не в лодке движется чужак, а прямиком по воде. Да и на человека издали он походил всего меньше. Наперво, потому что весь силуэт его скрывался под необъятной накидкой. Армяк – не армяк, епанча – не епанча. Словом, балахон. Чужак кутался в него, словно не привык к лёгкому холодку летней ночи, а может и по какой иной причине. Низко опущенная голова его скрывалась под капюшоном. Словно не человек – нечистик человеком прикидывается.
Он величаво погружал в воду весло то с одной, то с другой стороны от судёнышка. И двигался столь твёрдо, столь уверенно, что сомнений не оставалось: не гадает, а точно ведает, где повернуть, к какому берегу пристать, чтобы всего ближе к людям. Протоки, речушки и ручьи испещряли остров словно нити, перепутанные игривым котом, с первого раза верную не каждый местный умел выбрать. Но чужак не ошибся ни разу.
Когда до запруды оставалось всего ничего, он отложил весло и выпрямился. Дальше судёнышко двигалось само, повинуясь зеленоватому сиянию, исходящему от ладоней чужака. Теперь-то ясно, почему расступился туман, подобно верному псу оберегающий остров, почему не запутали протоки и не околдовали русалки. Чужак был колдуном.
Наконец, дно прошуршало по илу, а нос плавно скользнул в траву, в избытке растущую около запруды. Чужак поднял ногу и точно угадал, куда поставить мягкий кожаный сапог, чтобы не провалиться в грязь, сошёл на берег и потом только скинул капюшон на плечи. И лучше б он этого не делал!
– Щур, протри мне глаза! – пискнула заплаканная Залава, прячась за чужие спины.
Ирга и сама не прочь ахнуть да спрятаться, вот только, если Залаву с готовностью закрыли от колдуна яровчанские мужики, её никто защищать не спешил. Так она и осталась стоять почти что перед самым носом незваного гостя – промокшая до нитки, дрожащая и злая.