Змеелов
Шрифт:
– Так вот оно что! От всех нос воротишь, потому в перестарках и осталась!
Иргу как по сердцу резанули. Она процедила:
– Лучше уж в перестарках, чем с таким, как ты.
И двинулась прочь, но Костыль оказался ловчее, чем думалось. Подскочил и схватил её за локоть.
– Да тебе б в ножки мне кланяться! Василь просом просил тебя поглядеть! Да небось и не меня первого!
Ирга так растерялась, что локоть вырвать забыла.
– Что просил?
– А то ты не знаешь! Небось сама брата ко мне подослала! В девках-то засиделась, ласки мужицкой хочется! Так чего ерепенешься? Цену набиваешь? Да тебе цена плесневелая медька в базарный день!
Крепко
А Костыль и рад! Раз девка не противится, значит, всё правильно делает! Он прижал Иргу к себе, наклонился, пытаясь нащупать губы ртом, второй рукой шарил пониже пояса.
– Уж я тебя уважу! Уж не обижу… – бормотал он.
Пахнуло сладкой клюквенной настойкой, и на сей раз запах показался столь гадким, что Иргу ажно передёрнуло. Было б что в животе – наружу бы попросилось. Недолго думая, она размахнулась, да как даст нахалу промеж глаз! Хрустнуло, брызнуло, все косточки в кулаке на части развалились, а потом со своих мест осыпались. Костыль страшно заорал. И вот тогда-то Ирга боле своей смелостью не кичилась: припустила что есть духу к людям прежде, чем первые капли крови из разбитого носа впитались в мох. Всё мстилось: мужик бежит следом, догонит… Убьёт! Вот тебе и праздник! Вот тебе и Ночь костров!
До того резвы стали ножки, что Ирга и не заметила, как оказалась у запруды. А на берегу вовсю гремело веселье! Девки, парни, старики и те выбрались погулять да подкормить угольком святой огонь! В неверном свете костров кружили хороводы, скакали ряженые. Лучшие наряды достали из закромов, бисерные кики, плетёные пояса, звонкие височные кольца… Одна Ирга была в простой рубахе: как убежала из дома неподпоясанная, босая, так и здесь оказалась. И теперь средь нарядных красавиц стояла ровно голая. Что же, коль так вышло, робеть не дело. Ирга расправила плечи и в два движения расплела косы, укрылась рыжим пологом – не хуже вышитого платка! Словно пламень струился по её спине – заглядение! Одна беда: без брата да после пережитого страха шла Ирга по земле ровно по железу раскалённому. Вроде и шаг твёрдый, и взгляд дерзкий, а всё одно тяжко. Неужто взаправду Василь отправил за нею друга? Ждал, что тот помнёт несговорчивую девку где-нибудь под кустом, та и рада будет замуж за первого встречного выскочить? Нет уж, такого Ирга брату не спустит! Попадись он ей только!
Но куда там! В эдакой неразберихе ни брата родного, ни даже собственного отражения не узнать. Кто сажей успел измазаться, кто маску из бересты на лицо приладил, девки и вовсе так разукрасили щёки да брови, что и при Дневном светиле не разберёшь, кто есть кто, не то что при свете костров. И плясали, плясали, плясали!
Р-р-аз! Зазвенели колокольцы в бубнах!
Ох! Всхлипнула жалейка.
Бум! Накры отозвались кожаными лбами.
И вторил им девичий смех да нескладное пение, а всё вместе сплеталось в дивную песню, тревожащую густеющее молоко тумана. Ирга на пробу вдарила пяткой по сырой земле, перекатилась на носки… Нет, не выходит танец! А ведь не так-то она и плоха в плясках. Ежели никого рядом нет, то могла получше некоторых шагнуть да провернуться. Но это ежели рядом никого…
Хлестнул по воздуху оторвавшийся хвост хоровода. Залава, кузнецова невеста, что бежала последней, не глядя, хватанула Иргу за рукав, крикнула:
– Не стой!
Но девка вырвалась, едва клок
Костров на берегу было четыре – по числу лап старой жабы, что, по поверьям, дала жизнь острову. В давние времена их возжигали по четырём сторонам Гадючьего яра, но год за годом огоньки становились всё теснее друг к дружке: вместе всяко веселее! Один горел ярче прочих, но Ирга нарочно отошла к самому тусклому, к тому, что сложили ближе всех к воде. Пламя взметнулось вверх, приветствуя одиночку, но тут же, устыдившись, сиротливо прижалось к земле. Рыжие всполохи раздвоились в зелёных, как листва весенняя, глазах. Но и тут не суждено было Ирге постоять в тишине. От кучки девиц отделилась фигурка – в высоком кокошнике, со звенящими бусами-монетками на груди.
– Ты чего здесь одна? – окликнула Залава, но, едва узнав рыжуху, смутилась. – Ирга… А ты здесь, стало быть, одна…
Залава так и замерла, не дойдя сажени. Будь на месте рыжухи кто другой, схватила бы под руку да повела б веселиться. Заневестившаяся, она со всеми чаяла поделиться счастьем. Со всеми, да не с Иргой.
– Да уж всё лучше, чем ваш рёгот слушать, – фыркнула рыжая, тем самым доказывая, что не зря её сторонятся.
Залава топнула ногой в красном сапожке, досадуя на свою ошибку.
– Ну и стой одна, как дерево на погосте! – выругалась она. – Небось была б добрее, не сидела б в девках до сих пор! – И добавила, ядовито сплюнув: – Перестарок!
Резко повернулась и побежала к большому костру.
– От перестарка слышу! – бессильно крикнула ей вослед Ирга.
Крикнула бы и забыла, да Залава вдруг обмерла, будто ледяной водой её окатили.
– Что сказала? – пискнула она. – Да я тебе за такие слова знаешь что?..
Так-то! Стало быть, Иргу перестарком кличут в глаза и за глаза, а как сами хлебнули, так давай выть? Рыжуха подбоченилась, а костёр позади неё протянул алые длани к сизому небу.
– Что слышала! Поговори мне ещё, навек сама в девках останешься! Всякий знает, что бабка моя колдовство ведала, а кому, как не мне дар её перешёл? Кто за руку её держал перед смертью, кто ставень раскрыть не давал?
Высокий кокошник съехал набок, не звенели боле на груди бусы-монетки. Залава разинула рот, силясь припомнить, правда ли старая Айра помирала при запертых окнах – верное средство, чтобы не выпустить на волю колдовской дар! Не припомнила, но, чего не видала, то додумала. Хотела обвинительно крикнуть, но вышло, что жалобно спросила:
– Врёшь?!
– А ты проверь! – Ирга мотнула головой, и рыжие волосы словно сами стали языками огня. – Вот тебе моё слово! Покуда все девки в Гадючьем яре предо мною на колени не падут, ни одной замуж не выйти!
Видно, хватила Ирга лишнего. Про дар бабки Айры слухи и верно ходили. В силу, перешедшую к наследнице, тоже уверовали бы. Но чтоб на колени… Залава опомнилась. Круглое лицо её исказила брезгливая гримаса.
– Размечталась, кукушкина дочь! Немудрено, что тебя не любит никто. Мать родная, и та бросила!
Ой, зря… Много Ирга стерпела бы, от многого просто отбрехаться могла. Но тут сорвалась с места птицей, прыгнула с разбегу, повалила Залаву в прибрежную грязь – и покатились! Кусались, царапались, волосы одна другой рвали! Вспыхнули в свете пламени и потонули в траве цветные бусины с кокошника, заплакали монетки-бусы, соскакивая с порванной нитки. Ирга-то сызмальства была с норовом, не боялась ни ссоры, ни драки. Она оказалась сверху и давай лупить противницу! Залава завизжала, закрывая лицо.