Змеелов
Шрифт:
Колдун хохотнул как каркнул и топнул костлявой ногой.
– Да уж, – хмыкнул он, – танцор из меня теперь знатный…
Василь побледнел: не чаял гостя обидеть, а ляпнул лишнего! Вот уж не только сестру при рождении Рожаница за язык дёрнула! Ну да чужак, вроде, только развеселился с его слов. Василёк, осмелев, добавил:
– Не было сегодня смертей.
– Значит будет, – показал зубы Змеелов.
Мужики подобрались. Дан хмыкнул:
– Да шо ты говоришь? Уж не ты ли устроишь?
Чужак смерил его спокойным взглядом, и Дан отчего-то затих, а там и вовсе попятился. А Василь нахмурился.
–
Он по-дружески положил руку на плечо колдуну, чая между делом отвести того к Перваку. Однако Змеелов к таковому обращению не привык. Он чиркнул пальцами по ладони Василя и тот вскрикнул: рука обмякла плетью на гвозде. Колдун дёрнул плечом, брезгливо стряхивая её.
– У меня беда? Беда у вас. Только я могу её от вас отвести. – И пошёл.
Звенигласка кинулась к милому: что с ним? Оклемается ли? Ирга же схватила край балахона колдуна.
– Эй, ты!
Змеелов остановился. Смерил рыжуху долгим тёмным взглядом, всё рассмотрел: от босых грязных ступней до мокрой головы. Потом только отозвался:
– Ты или спрашивай, сколько мёда мне налить, или рта лучше не раскрывай. Бабе не к лицу.
– Бабе и морды бить не к лицу, но уж я потерплю! Верни брату руку! Ишь, помощник выискался! С тебя пока больше вреда, чем пользы.
Колдун сдвинул брови к переносице: он-то успел позабыть и про руку, и про самого Василя. Наконец, просветлел, вспомнив.
– К утру сама отойдёт. Где погост у вас?
Опешив, Ирга показала.
– Там. По мосткам.
А Змеелов возьми да и перехвати её ладонь, ещё и на локоть себе положил. Вдоволь насладился дрожью, что прокатилась по телу девки, и велел:
– Ну показывай, лягушонок.
***
Иргу Змеелов так и держал при себе. Сразу велел:
– Коли вы с братом самые смелые, вы меня и ведите.
Когда же Вас сказал: «Пусти Иргу. Я дорогу покажу», ответил:
– Показывать показывай. А пустить не пущу. Авось и ты посговорчивей станешь.
Потому они втроём шли впереди: Ирга об руку с колдуном, Василь маленько их обгонял и каждые два шага оборачивался. Прочий же люд, хоть и следовал на почтительном расстоянии, но не отставал. Деревянные мостки скрипели и проседали от непривычной тяжести, местами выдавливали из болота воду и проваливались, но любопытство оказалось сильнее страха.
Мертвец лежал, широко раскинув руки. Одна нога на мостках, а всё остальное тело медленно утопало в трясине. Помедли колдун, и утром Костыля уже не сыскали бы.
Змеелов удовлетворённо кивнул ещё прежде, чем Ирга разглядела труп.
– А говорили, не трогают местных, – усмехнулся он.
Отпустил девку, отпихнул с дороги Василя и дальше пошёл уже один. А у силуэта на мостках остановился и поднял руку. На кончиках пальцев затанцевал зелёный огонёк. Чужак присел на корточки, тёмные с проседью волосы упали на лицо, и не понять было, радуется он находке или горюет. Зеленоватый свет исказил черты Костыля. А может исказило их то, что он встретил перед смертью. Колдовского пламени едва хватало, чтобы узнать покойника, и никто – ни побелевший
***
В Гадючьем яре все друг друга знали, оттого весть о смерти Костыля затронула каждого. Так уж вышло, что родни у рыбака почитай, что и не было: сёстры выскочили замуж да покинули остров, отец сгинул в Лихоборе, сдуру попытавшись доказать, что нету ничего страшного в куске непроходимого леса на дальней стороне острова. Мать же повредилась рассудком с горя. Костыль выхаживал старушку и ничем не обижал, но навряд она узнавала сына. Вот и теперь, когда селяне принесли тело во двор, выглянула и заместо того, чтобы зарыдать, рассмеялась:
– Муженёк на санях едет, муженёк!
Василь бросился закрывать умершего от женщины.
– Тётка Блажа! Что ж ты в одном исподнем выскочила? Надобно срам прикрыть…
Но блажная баба, и впрямь вывалившаяся из избы полуголой, понеслась по двору – поди поймай!
– Муженька заждалась! Муженька! – голосила она.
Безумная, она смотрелась куда страшнее искорёженного Тенью трупа, а от смеха и вовсе стало не по себе даже тем, кто уверенно заявлял, мол Костыль спьяну шею сломал и вся недолга. Ирга подле колдуна тряслась как лист осиновый. Но не из-за Блажи и не из-за купания, а потому, что зудели сбитые костяшки на руке. Под носом у Костыля темнела запёкшаяся кровь. Одно с другим связать недолго…
Веселье схлынуло, как вода с берега в отлив. Нарядные девки, парни, взбудораженные хмельным, топтались, раздосадованные: уже и на праздник не вернёшься, и уйти неловко.
Дан швырнул наземь шапку.
– Проклятый колдун! Нет бы до утра подождать! Да и сам Костыль хорош – всем праздник испортил!
На него шикнули, но не сильно-то осудили: Костыля, конечно, жаль, но закадычный друг у него был один – Василёк. Остальным же от смерти рыбака ни жарко, ни холодно. Мать покойного вовсе навряд понимала, что делается. Блажа скакала по двору ровно молоденькая. Перепрыгнула чурбачок у дровен, уцепилась и покачалась на двери хлева. Поймать её, конечно, много кто мог, да никто не хотел связываться. Один Василь сюсюкал, упрашивал зайти в дом да одеться.
– Тётка Блажа, дай-ка мы с тобой вот сюда лучше! Слезай! Да, вот так. А в избе-то потеплее! Пойдём, пойдём!
Ирга отвернулась. Когда жива была старая Айра, Блажа ещё не повредилась рассудком и частенько заходила к соседке – пожаловаться, что там натворили Василь с другом. То пояса у сестёр Костыля утащат да на самые высокие ветви яблонь привяжут, то спустят с цепи злого пса, а тот яровчан стращает, никому с крыльца сойти не даёт, то ещё что… Словом, часто бывала. Тогда Блажа была хороша. Крутобёдрая, ладная, коса до пояса. А как брови соболиные нахмурит – залюбуешься! Нынче от красоты не осталось и следа. Встрёпанная, с волосами, свалявшимися в колтуны и коротко стрижеными, как положено безумцам да хворобным. И страшнее всего были глаза. Ирга заглянула в них лишь раз: Блажа приходила просить совета у старухи Айры на другой день после того, как пропал муж. Глаза у неё уже тогда уже были мёртвые.