Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

Смирнов Владимир

— Что — правда?

— Что тебе дружина, мне — город. Они увидят, поймут, успокоятся.

Лицо Мечислава разгладилось, словно увидел, наконец, истину. Засунул руку за ворот, достал серьгу, покатал жемчужину в пальцах.

— Добро, брат. Уха два, да голова одна, верно?

— Верно, — ответил Тверд, стараясь не отводить взгляд. Рядом кряхтел воевода, переминался с ноги на ногу. — Варь! Труби моей сотне сбор!

Брат предложил, не особенно надеясь:

— Возьми моих людей. Мы с Тихомиром вернёмся сами.

— Ни

к чему. Моя сотня только для вида. Бунт я подавлять не буду.

— А как же?

— Опора, брат. Теперь мне надо надеяться только на Опору. Сотник, а ты куда собрался?

Двубор вскочил в седло, взялся за вожжи.

— Это мои люди виноваты, мне ответ держать.

Твердимир посмотрел в чёрные глаза сотника, показалось, уловил слабый кивок.

— Добро, поедем разбираться. Сотня! Караул!

И погнал коня рысью к дороге.

Змеев сотник пристроился по левую руку, варьева десятка умчалась на полсотни шагов вперёд. Тверд обернулся, удовлетворённо кивнул: оставшиеся воины пристроились в хвосте, по двое на такой узкой лесной дороге, готовые в любой момент прийти на помощь.

Двубор недоумённо оглянулся, пожал плечами, обратился к боярину:

— Почему рысью, не в галоп?

— Сколько времени мы выиграем?

— Час. Без роздыха — два.

— Прибудем на взмыленных конях, еле держащихся на ногах. Торжественный у нас будет вид.

— Можно сейчас в галоп, а при выходе из леса перейдём на рысь.

— Время, сотник, время. Если прибудем быстро, народ поймёт — мы встревожены. Ну, уж нет. Прибудем, когда изволится.

Казалось, Змеев выкормыш прислушивается к конскому топоту: голову наклонил, повернул в пол-оборота.

— Я не ошибся в тебе, боярин. Мы, торговцы, таких тонкостей не знаем.

— Зато вы можете больше.

— Что?

— Интриги. Заговоры. Стравить братьев или даже уговорить на предательство.

— Это не предательство, Тверд.

— И бунт — не предательство?

— Нет. Нет никакого бунта. Гонец подослан, чтобы увести тебя в город. Нам надо вас разделить. Это очень важно.

Двубор не торопил Твердимира с ответом. Боярин молчал, размышляя над его словами. Лесные птицы пересвистывались по разные стороны дороги, словно спорили. Левые с правыми, сотниковы с твердимировыми. Кукушка на дятла, куропатка на глухаря, сойка на сойку. Левые вроде бы побеждают. Лишь победно отстучал дятел, понимая, что никакая это не победа:

— Это и есть предательство, сотник. Даже с выкрученными руками — самое настоящее предательство.

— Почему? С чего ты взял?

— Втайне, значит — предательство.

***

Одному Змею известно, как такая ветхая лачуга уцелела в самом центре города. Конёк провален в середине, дыра от второй трубы в крыше не заделана, окна перекошены, небось, и не открываются вовсе, дверь нараспашку заросла малиной. Огород

запущен, забор — наперекосяк. Если бы не крики при входе, Вторак и не заметил бы, что в зарослях орешника вообще есть дом.

— А я говорю — видел! — ворчал старческий голос.

— А я говорю — глаза залил, вот и привиделось! — Второй голос заметно крепче, моложе.

Старик не унимался:

— А я говорю — поутру со Змеева посада на юг летел, высоту набирал!

— А я говорю — ты коршуна вблизи видел, да с пьяных глаз всё перепутал! — хохотнул второй.

— Да чтоб тебя! Не хочешь — не верь. Да только не видал я коршуна о кожистых крыльях и голове рогатой.

— Ещё и голова рогатая! Небось и девку в лапах тащил!

Старик явно смешался, помолчал. Наконец, буркнул:

— Какую девку? Причём тут девка?

— Как причём? Вернётся девка. В подоле принесёт, скажет — Змей снасильничал! — Молодой явно потешался.

Вторак нашёл калитку, облокотился неудачно — обломал ветхую штакетину, ругнулся, крикнул во двор:

— Эй, люди добрые! Есть кто? Дайте воды напиться.

Собеседники замолчали. Волхв подождал, пожал плечами, подумав, что слухи о знаменитом кряжицком гостеприимстве, скорее всего — бахвальство. Наконец стариковский голос снизошёл до ответа:

— Иди своей дорогой, уважаемый. Не видишь, тут серьёзные люди разгова…

Голос осёкся, из-за куста показался седой горбун с клюкой. Оказывается, хозяин не просто молчал — ковылял до калитки. И то верно — в таком возрасте идти и говорить одновременно — почти непосильный труд. Вон, простую льняную рубаху с портами и то, небось, носить тяжело. Выцветшие глаза всмотрелись в гостя, лицо переменилось, голос из презрительного стал ворчливым:

— А, княжий волхв. Заходи, гостем будешь.

— Откуда меня знаешь?

— Не ты ли на пиру с братьями за одним столом сидел?

— Верно, — ухмыльнулся Вторак. Как сам не догадался? На пиру, считай, весь Кряжич на княжеский балкончик глазел. — Дашь воды напиться?

— Идём.

Старик обернулся, проскрипел:

— Жмых, возьми ведро, сходи на колодец, воды на всех гостёв не напасёсся.

Вторак посмотрел, как чернявый детина, даром что мальчишка — плечи с тележное колесо — не пикнув выполняет приказание старца.

— Да я могу сам сходить.

— Не сглазь. Пока хлеба с солью не отведаешь, до хозяйства не допущу.

Вот оно что. Не гостеприимство заставляет делиться с путником. Общая трапеза привязывает гостя к хозяину, не даёт чинить волшбу. Надо же: сколько стран, столько порядков. В Меттлерштадских весях перед каждым домом стоит колода с топором. Хочешь показать доброе намерение — наколи дровишек, а уж хозяин тебя уважит.

— Проходи, чего задумался? — Старик развернулся, поплёлся к дому. — Как звать тебя?

— Вторак.