Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

Смирнов Владимир

Волхв кинул тряпку в угол, девки приберут, схватился за квас, кадык заходил вверх-вниз. Наконец отлип от кружки, вытер рукавом подбородок, серые глаза недобро полоснули по столу. Пальцы ловко вырвали грудку завёрнутого в тонкое сало тетерева, отправили в рот. Жевал задумчиво, словно проверял, в достатке ли орехов да брусники, кивнул, повторил ожидающим братьям:

— Нипочём не размокнет. Такие под дождём лишь крепчают да деревенеют, как дубы. Я вчера их лиц толком и прочитать не смог.

Мечислав поднял бровь — не часто услышишь

от волхва, что он кого-то не «прочитал». Видно, городские битвы сильно отличаются от честного боя, где всё ясно, как на этом вот столе со снедью. Впрочем, это понятно: бывало, в соседних городах люди так различаются, что волхву приходилось целую неделю разбираться в местных обычаях. Да что в городах! В одной деревне люди от простой шутки схватятся за животики, а в соседней от неё же не раздумывая — за вилы!

Князь кивнул в сторону двери:

— Как она там?

Волхв пожал плечами:

— Спит, бредит. Хочешь послушать?

— Чего там слушать…

— Не скажи, мыслю я, непростую птицу ты подбил.

— Ладно, пошли. Брат, идёшь?

— Идём. — Твердимир поднялся, облизал и вытер ладони об штаны, но, повинуясь взгляду Вторака, пошел к серебряному тазу на табурете в углу, где Мечислав уже натирал руки сильно разбавленным щёлоком.

Глава вторая

По винтовой лестнице, в сопровождении волхва, поднялись на небольшую площадку перед самой высокой в тереме комнатой. Мечислав потянул воздух, задышал чаще. Знакомые с детства запахи пробивались даже сквозь дверь. Глянул на Вторака, тот сосредоточенно переводил взгляд с одного на другого. На лице Твердимира застыла детская улыбка:

— Тоже почувствовал? Я сюда поднимался первый раз, еле заставил себя дверь открыть. Хотел проснуться.

С трудом взяв себя в руки, Мечислав повернулся к двери, попытался унять взбесившееся сердце, готовое — если он ещё немного промедлит — прорвать грудь и рвануться в комнату. Дрожащая рука то тянулась к деревянной ручке, то отхватывалась обратно, в душе шла невидимая борьба.

Вторак шепнул за спиной:

— Давай, ты должен это сделать, иначе с каждым разом будет всё труднее.

— Да. Ты прав, это надо сейчас, сразу. — Мечислав решительно взялся за ручку, потянул.

Всё точно так же, как десять лет назад. Четыре широких окна освещают комнату со всех сторон, в восточное через лёгкую занавеску светит солнце. В дальнем от двери углу стоит большое, в рост человека, бронзовое зеркало. В другом углу — обшитый железными пластинами огромный сундук, в третьем — широкая кровать с шолковым пологом от комаров. По всей комнате развешаны самодельные берестяные обереги — смешные лесовички. Как говорила мама — игрушки для домового.

Она любила много света. Миродар нарочно приказал сделать для неё комнату на самом верху: чтобы тень соседних домов не бросалась в окна. В комнате ничего не изменилось, словно Четвертак за десять лет ни разу сюда не заходил,

но челядь продолжала прибираться, стирать пыль, собирать паутину, окуривать. Казалось, ещё миг — ступени заскрипят, в комнату войдёт мама, ещё та — из прошлой жизни, какой её запомнил — в голубом платье, кокошнике, расшитом речным жемчугом. Она вообще любила жемчуг — кольца, серьги, бусы и браслеты — на всё это они жили после изгнания. Богатую даму привечали во всех гостевых домах и лишь перед самой её смертью братья узнали, что не знатность чахнущей в одиночестве княгини было тому причиной, а, небольшой ларец, изукрашенный жемчужными узорами. От того ларца осталось лишь воспоминание да две серебряные серьги.

Князь достал из-за пазухи тонкий шнурок, поцеловал перламутровый шарик, повернулся к брату. Тот тоже сжимал в руке предсмертный подарок матери. Мечислав убрал драгоценность обратно, ближе к телу, взглядом поблагодарил волхва и, вздохнув, шагнул к кровати.

Откинув полог, Мечислав присел на краешек, посмотрел на ушибленую. Девка спала, до самого подбородка накрытая пуховой периной. Лиловый синяк по-прежнему закрывает правую половину лица, нос свёрнут набок, губы распухли, стали синими, как у русалки, выгоревшие соломенные волосы лежат на подушке, поверх одеяла. За спиной засопело, Мечислав повернулся.

— Синяк спадёт, — прошептал волхв, — вправлю нос. Сейчас к костям не подобраться. Чем ты её?

— Дверью. С пинка.

— Всё у вас — дверью, с пинка. Изверги, — Вторак закатил глаза, показывая богам, что эти двое — сами по себе, а он тут случайно оказался.

— Может быть окна занавесить? Пусть спит.

— Не вздумай. Свет ей полезен — быстрее синяки сойдут.

— А… нос? — Мечислав не мог откинуть навязчивую мысль. — Девка с таким носом…

— Вправлю, вправлю, не беспокойся. Ещё краше будет.

Тверд не сдержался, хмыкнул:

— Ещё краше? Чем сейчас?

— Дураки. Молодые дурни. Красоту через увечья не видите.

Мечислав повернулся к болезной, глубоко вздохнул, в глазах размыло плёнкой. И вдруг — увидел! Вздёрнутые брови, глаза с приподнятыми уголками, очертания губ, — да, действительно — юная красавица! Длинные ресницы едва трепещут, словно видит сон. Нет, просыпается, разбудили!

Девка глубоко вздохнула, приоткрыла левый, почти нетронутый глаз, посмотрела на князя, едва заметно улыбнулась:

— Мечислав…

— Да-да, я — Мечислав. Не говори, тебе нельзя. Спи, ты в безопасности.

— В безопасности… — лицо едва заметно изменилось, словно на солнце наползла туча. Распахнула, как смогла глаза, и напугано, боясь, что перебьют, затараторила так быстро, что почти ничего не разобрать:

— Опасность, князь! Предадут! Все предадут, берегись!

Мечислав посмотрел на спутников, на девку:

— Кто предаст? Имена знаешь?

Больная посмотрела на волхва, на Твердимира, бессильная слеза скатилась по левой щеке: