Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его

Смирнов Владимир

***

Мечислав широко улыбнулся, снял шелом, обхватил левой рукой. Стал на помост, правую ладонь приложил ко лбу и широким жестом, в глубоком поклоне, коснулся кончиками пальцев упавшего щита. Разогнувшись, посмотрел на Твердимира, повторившего движения брата с небольшим опозданием, чем признавшего свою второстепенность, оглядел жителей города.

Как же лучше начать-то? Громовым ли голосом, добавить ли мёда в сталь? А, пусть идёт, как идёт…

— Приветствую тебя, вольный Кряжич! Наконец-то я дома…

Горло сдавило, подбородок

предательски дёрнулся. Не удержавшись на ватных ногах, Мечислав упал на колени и зарыдал в голос. Сквозь слёзы увидел, как растерянно топтались ноги брата. Твердимиру, верно, неловко за витязя, что недавно ещё рубился насмерть с превосходящей ратью Четвертака, а теперь распустил сопли, как девка на выданье.

Да и пусть, неловко.

Шум толпы приблизился, Мечислава подхватили под локти, подняли обессилевшего, воздели на ноги. Посмотрел на брата, тот, оказывается, тоже плакал, размазывая дорожную пыль по всему лицу. Толпа обступила, бьют по плечам, гладят по вихрам, успокаивают. Бабы разрыдались, да и мужики, чего уж там — счастливые и плачущие.

Самый широкий в плечах, — судя по кожаному фартуку — кузнец, взялся разгребать толпу, помогая расступиться перед князьями. Кому матом помогал кому и кулаком в пузо.

Толпа непослушно давала дорогу, каждый норовил прикоснуться к братьям, которых, по слухам заждались за десять лет под пятой узурпатора. Изгнанные в детстве, братья смотрели на люд, что уже совсем другой, чем тогда, но всё равно — свой, родной, брели по бреши в толпе. Народ, заполнивший главную улицу — Восточную, уже не пропускал: поднял над собой и на руках, бережно передавая друг другу, над головами понёс к терему отца: самому большому, в центре города. Мечислав откинул голову и просто смотрел, как крутится родное небо: князя тащили то ногами вперёд, то головой.

— Осторожнее, увальни, не уроните! — кричал кузнец, каким-то чудом поспевавший за передвижением братьев. — Не дай Змей, с их голов хоть волос упадёт, всех перешибу!

— Не изволь беспокоиться, курчавый!

— Донесём в лучшем виде!

— Нешто не понимаем, ты даёшь!

Редкие выкрики удавалось различить в растревоженном улье ликующей толпы.

— Давайте уж, хватит их кружить, ставьте на ступени! — крик кузнеца то отдалялся, то приближался, Мечислав оторвался от счастливого созерцания неба, оглянулся и весело расхохотался.

Оказывается, его кружили по площади перед теремом. Каждый хотел поучаствовать, чтобы хвастать потом детям и внукам: был, держал…

— Кому говорю, поставьте князей на место!

Толпа нехотя передала братьев в сторону терема и бережно поставила на ноги в самых воротах.

Мечислав подмигнул Тверду, весело поправил ремень, подтянул порты, что чуть не стащили и не разорвали на память, осмотрелся. Увидел притулённую к открытой воротине бочку. Вскочил на неё, чтобы видеть всех. Толпа ахнула.

— Ну, что, кряжичи? Дома мы с братом, дома!

Толпа грянула единой глоткой и смолкла, ожидая продолжения.

— Да, только

не узнаю родного двора. Что же не так, кто скажет?

— Дык, вырос ты, князь. Терем-то ниже и кажется…

— Вырос просто, князь.

— Терем тот же.

— Змеем клянёмся, всё так же.

— Терем я узнаю. Чуть ниже стал, потемнел, но — мой терем, наш. Верно, Тверд?

— Верно, брат. Наш терем.

— А что не так-то, а, боярин? Почему не то это место, откуда нас Четвертак выгнал, а? Не знаешь?

Толпа взволновано загудела, просила сказать, что не так, да они тут же всё исправят, весь терем разнесут и снова построят, лишь бы братья остались довольны и правили мудро и справедливо.

***

Твердимир, как понял князь, догадался, хитро подпёр воротину, ждёт.

Толпа чуть затихла, замерла в ожидании. Рты распахнуты, глаза шире ртов, ждут. Это хорошо. Толпа, она силу любит, а если силе чего не по нраву, толпа сама всё сделает, лишь бы сила была довольна. Вот сейчас ему, Мечиславу, что-то не по нраву. А сила он или мимо проходил, толпа ещё не знает, не уверена.

— Дай топор! — крикнул Мечислав толпе. Та повиновалась, в одно мгновение князю передали простой плотницкий топор.

Замахнувшись из всех сил, Мечислав под народный «ах-х-х» вогнал орудие в воротину, обернулся к сотням глаз и, что есть мочи, крикнул:

— Никогда мы, кряжичи, не прятались друг от друга! Ворота и забор нужны нам для защиты от врагов! Посему, указ первый! Деревянные заборы ниже пояса — заменить коваными, ажурными. Плачу из казны! Ворота, пока мир, днём держать открытыми! В своём городе у нас врагов нет! Начать — с этого! — Князь дёрнул топор с такой лёгкостью, словно тот был воткнут в гнилую, а не дубовою рубленую доску. — Четвертаковского!

И начал рубить ворота с таким остервенением, словно колотил самого узурпатора. Успел сделать пять или шесть ударов, его оттеснили со словами, «негоже князю работным делом заниматься», толпа взялась ломать ворота и забор голыми руками. Разгорячённый, Мечислав отошел к ожидающему на ступенях терема брату. Расправил плечи, просунул большие пальцы под ремень:

— Как думаешь, дотемна справятся?

— Думаю, к пиру. Молодец, брат. Таких дел от тебя и ждали.

— Каких?

— Уничтожить следы Четвертака. И с каменными заборами ты хорошо придумал. Война, она каждому своя. Кому враг — беда, а кому и бунт черни — бой смертный.

— Понимаешь. Нет, брат. Второго изгнания я не допущу. Как вспомню, что эти самые люди гнали нас с матерью по Восточной, кидали объедками «в дорожку», да желали путь скатертью, прямо сейчас всех перебил бы, передушил своими руками.

— Отвертись, князь, тебя лицо выдаёт.

— Слёзы, боярин, не говорят, от радости они или от обиды.

— Отвернись-отвернись. Ты смотришь на них как коршун на мышей.

Мечислав поспешно отвернулся, хорошо, никто не заметил, все заняты делом. Твердимир, глядя на разогревшуюся толпу, бросил через плечо: