Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его
Шрифт:
— Бояре будут недовольны.
— Собери их, поговори, посмотри, кто не предаст нас… сразу. Объясни — каменные стены — от бунта. Остальные пусть будут недовольны. Плевать.
— А ворота?
— Кому нравится, пусть свои фамильные оставит. Если они крепкие.
— А раскрывать днём зачем?
— А ты забыл, как Четвертак нас из терема достал? Дворня створки закрыть не смогла. Вот пусть теперь каждое утро раскрывают и вечером закрывают, чтоб мне спокойнее было — ворота в порядке, не подведут.
Мечислав сделал шаг к двери и резким движением пнул из всех сил. Послышался
— Вот так, братец, — сказал князь и, обернувшись, поманил рукой. — Давай посмотрим, кто нас тут подслушивает.
Тело мешало открыть дверь, но ещё не до конца протиснувшись, князь понял — девка из челяди. Совсем соплюха, впрочем, начинает входить в пору. Лежит без сознания, на лбу набухает шишка, нос разбит.
Твердимир протиснулся следом, наклонился, приподнял правое веко, посмотрел на белок закатившегося глаза.
— Ну, ты брат, даёшь! Хорошо — не убил. А то бы ничего не узнали.
Мечислав взял девушку, лёгкую как пёрышко, на руки. Её кисть — тёплая и нежная — легла на его плечо. Отнёс в просторную горницу, положил на лавку.
— Принеси воды.
Брат отлучился, девица, ещё без сознания, тихо застонала. На секунду открыла глаза, посмотрела на князя, счастливо улыбнулась и тихо-тихо, еле слышно, что-то прошептала.
— Чего? — не понял Мечислав.
— Мечислав…
— Я-то? Да, Мечислав. А ты — подслушивала?
— Ждала, — и закрыла глаза.
— Чего?
Пришёл Твердимир с лоханью воды, князь погрузил руку, побрызгал на лицо девушки. Она снова очнулась, посмотрела на него. Теперь тревожно, словно хотела сказать что-то важное.
— Чего ты ждала?
— Тебя.
— Что она говорит?
— Говорит, ждала.
— Ждала… ну вот и дождалась. Надо узнать, зачем ждала, может какая опасность?
Блиц
На десять лет мамка-ключница отпустила Ульку к отцу.
— Беги, доченька, беги. Ты уже совсем взрослая, шутка ли — десять лет. Скоро невестой станешь. Беги, покажись папке, соскучилась, небось. Да и он целыми днями на своей кузне, некогда и повидаться. Беги, доченька.
И подарила новое платишко, льняное, выбеленное, с вышивкой по вороту. Вышивка простенькая, но ведь — вышивка, не репейник!
На радостях побежала в деревню при Кряжиче, мигом нашла свой двор, запрыгнула на папку, он покружил её как всегда и… всё. Раньше что-то дарил, маленькое и милое. У неё в каморочке даже шкатулочка берестяная есть, куда, то камешек красивый в оправке спрячет, то расплющенный гвоздик, змейкой скрученный. Семь лет, семь подарков, а сейчас… даже фартук не снял, иди, дескать, погуляй, я скоро, ладно?
Ну, ладно. Пошла, погуляла. А потом так скучно стало: за столько лет привыкла что-то делать. Зашла в дом, мимолётно прибралась, заготовила яблошник в чугунке, поставила в печь томиться, благо, ключница научила. Папка придёт — пальчики оближет. Со всем справилась, а день только к полудню подошёл.
Вышла во двор. С кузни слышно молоточки, из трубы дым — папка всё занят. Ну и ладно, лето только началось, ещё земляника не отошла. Задумчиво направилась с лукошком к опушке на поляну.
Пока собирала, всё думала: что такое с отцом — раньше никогда не
Хотела пособирать ещё, но спугнул странный дядька, идущий по дороге со стороны Змеевой Башни. Змей, что ли? Испугалась, было, но сама на себя рассмеялась — все знают, что Змея не существует. В лесах и на дорогах сейчас безопасно, не то, что раньше, как старшие говорят, но на всякий случай с незнакомцами говорить не велят. Мало ли что. Ещё сглазит. Побежала к дому как можно беспечнее, вприпрыжку, мол, это она сама так решила, а никакой не дядька.
Все знают — вор через любой забор перелезет, а дух — и через приступок не перешагнёт. Потому и плетни делают низкими, чтобы лихачи не ломали. И вокруг могилок заборчики ставят, чтобы покойники себя в безопасности чувствовали. А дядька всё за ней идёт и будто не отстаёт совсем. Забежала в калиточку, накинула в петлю кованный папкой крючочек, уселась на лавочке, лукошко положила на колени и беспечно начала размахивать ногами. Теперь ничего не страшно: дух без спроса не перешагнёт, а она — ни за что не разрешит.
— А-а, так ты Улька, Улада — дочь кузнецова?
А это и не дядька вовсе. Старик. Совсем старый, как пенёк. Лицо сморщенное, нос крючковатый, одежда была бы чёрной, если бы не пыль. И глаза. Глубоко-глубоко. И как будто без бровей совсем. И голос как у тележного колеса.
И запах серы. Будто из преисподей пришёл.
Или из папкиной кузьни.
Не бойся Улька.
Дух не переступит, да ещё днём.
— Улька! — девочка с вызовом вскинула подбородок. — А ты кто?
— Зови дедом. Меня часто дедом зовут.
Старик остановился около калитки, скинул с плеч дорожный мешок, потоптался.
— Не пустишь?
— Не-а. Мне не велено.
— Это хорошо, это правильно. А земляникой угостишь?
— А земляника — для папки! Если разрешит — угощу.
Сухой треск оказался дедовским смехом.
— Тогда, может, воды принесёшь?
Не дух, отлегло от сердца. Духи воды боятся, а это — человек, точно! Да и в воде отказывать нельзя — боги не велят.
— Воды принесу. — Улька поставила лукошко на скамейку, побежала к кадушке с дождевой водой. Все знают — дождевая вода дана самими богами. Пока не прошла через землю — особенно сильна. Если дух, тогда точно растает. Перестраховалась, набрала в осиновую кружку, нашептала наговор, так чтобы дед не услышал. Мельком посмотрела на кузню. Нет, сама справится, главное — всё сделать правильно.
Старик принял кружку прямо так, через плетень, усмехнулся, наверное, кислую осину унюхал, начал пить. Голова запрокидывалась, показался ходящий кадык, по щекам полилось, намочило плащ. Отнял кружку, протянул Ульке, счастливо выдохнул.
— Спасибо, хозяюшка.
— Не за что! Воды только Змей не подаст!
— С чего взяла?
— Так люди говорят, — пожала плечами.
— Ну, раз говорят…
Улька уже развернулась, понесла кружку к кадушке, как сзади раздалось:
— Скажи, Улька. Ты ещё по Мечиславу скучаешь?