Змеи Неба и Пламени
Шрифт:
Она пожимает плечами, отламывает кусок сыра и отправляет его в рот.
Эта вода не так обжигает, как океан, но у меня всё ещё есть несколько ран от воратрицы. Они уже не открытые, но покрыты чем-то вроде чешуйчатого, тёмного материала.
— Не трогай, — предупреждает Серилла. — Это часть процесса заживления, защитный слой, чтобы кожа под ним могла восстановиться. Чешуйки отпадут сами, когда заживление завершится.
Я изучаю свои ладони. На одной из них — царапина от острого камня.
— Эта кожа такая тонкая, словно
— Мы уязвимы, это правда, — тихо отвечает она. — Это цена за то, чтобы хорошо все чувствовать. Ты не можешь быть одновременно закованным в броню и чувствительным к прикосновениям.
— Значит, чтобы испытывать высшее наслаждение, нужно быть готовым к самой ужасной боли.
— Такова человеческая природа. — Она кладёт ладонь на поверхность воды, затем поднимает её и наблюдает, как сверкающие капли стекают с её пальцев.
Я повторяю её движение, наслаждаясь ощущением ряби на воде.
— В форме дракона мои чешуйки чувствительны к давлению, но невозможно ощутить все текстуры объектов, если только не использовать язык. И даже тогда это совсем другое, не то, что с этими. — Я поднимаю мокрые пальцы.
Но, кажется, в её голову закралась печальная мысль. Она едва замечает мой комментарий, её ресницы грустно опускаются, отбрасывая тень на голубые глаза, а уголки губ слегка опускаются. Ей снова больно. Но теперь я понимаю, что есть способы обойти боль, когда она становится невыносимой.
Я двигаюсь к ней по воде.
— Хочешь, я заставлю тебя кончить в третий раз?
— Эм… — Она краснеет и отводит взгляд. — Не сейчас.
— Но ты грустишь. Удовольствие может это исправить.
— Удовольствие — это всего лишь отвлечение, как вино или еда. Оно не убирает печаль. — Она отламывает ещё кусочек сыра. — Открой рот.
Я откидываю голову назад, с подозрением глядя на еду.
— Оно странно пахнет.
— Ты ешь сырые туши животных.
— Это другое. Думаю, мне не понравится.
Она закатывает глаза.
— Ты хоть пробовал?
— Не хочу.
— Дракон, — говорит она, беря меня за челюсть рукой. Её голубые глаза горят, пронизывая меня до глубины души. — Открой, чёрт возьми, рот. Я выпила всё, что ты мне дал, — так что, по крайней мере, можешь съесть то, чем я тебя кормлю.
Я отодвигаюсь чуть дальше.
— Тебе будет нормально после того, как ты выпила так много моего семени?
— Твоей спермы, — поправляет она. — Всё будет в порядке. Я определённо теперь менее голодная, потому что её было очень много. И, честно говоря, она вкуснее, чем человеческая.
Жар вспыхивает у меня в груди.
— Ты пробовала семя другого самца?
— Да.
На её признание я рычу, низко и глухо.
Глаза Сериллы расширяются от удивления.
— Тебе не нужно ревновать. Тогда я тебе не принадлежала — я могла быть с кем угодно. У тебя нет права злиться.
— Что ты сказала? — Мой пульс учащается.
— Я… э…
— Ты сказала,
— И сейчас я тебе не принадлежу, — быстро добавляет она.
Теперь моя очередь преследовать её, а её — пятиться назад в парящей воде. Но мои ноги длиннее, и мне удаётся загнать её в угол. Я осознаю, что широко улыбаюсь. Надеюсь, это не выглядит слишком пугающе.
— Я не твоя, — протестует она слабо, её голос едва слышен, пока мои пальцы сжимаются вокруг её рук.
Я наклоняюсь, намереваясь поцеловать её, но она засовывает кусочек сыра мне в рот и ныряет под воду.
Незнакомый вкус на мгновение парализует меня. Богатый, сливочный, с ореховыми нотками и острой кислинкой. Я медленно жую, наслаждаясь плотной, но крошащейся текстурой.
— Сыр.
Серилла всплывает на другом конце источника.
— Ну что? Понравился?
— Пока не уверен. Думаю, мне нужно ещё.
— Разделим. — Она плывёт к камню, где оставила клин сыра, и делит его пополам, протягивая мне одну часть. На несколько мгновений в пещере царит тишина — слышно только журчание воды, мягкий звук пережёвывания и шёпот ночного бриза, проходящего сквозь цветущие деревья над нами. При свете диоритовых камней в пещере и свечении кристаллов я прекрасно вижу Принцессу, даже без ночного зрения, которое у меня есть в драконьей форме. Лепестки цветов падают с ветвей, тихо опускаясь и плывя по мерцающей воде. Никогда прежде я не испытывал такого покоя…
— Ты жуёшь очень громко, — Принцесса пристально смотрит на меня. — Я знаю, ты ещё не привык к своим зубам и языку, но мог бы попытаться жевать с закрытым ртом? Я всегда ненавидела звук чавканья.
— Ах, значит, это тебе не нравится? — Я начинаю жевать громче, нарочито чавкая.
— Придурок.
Я откусываю большой кусок сыра и шумно его пережёвываю, одновременно говоря:
— Ты не единственная, кто может быть раздражающей маленькой засранкой.
— Давай уточним: ты сам себя так назвал.
— А как бы ты меня назвала?
— Большой, озабоченный ублюдок.
— Похоже, ты заранее приготовила этот титул.
Она смеётся, но звук её смеха почти сразу затихает, вместе с улыбкой.
— Что случилось? — спрашиваю я тихо. — О чём ты вспомнила?
— Ничего. Просто… моя мать тоже имела для меня пару прозвищ. Она их словно копила, чтобы изредка произнести, едва слышно, так, чтобы только я могла услышать. Ничего приятного. — Она делает глубокий вдох и медленно выдыхает. — Но потом я шла на кухню, и повара, все там, всегда заставляли меня чувствовать себя желанной. Главный повар, Майрон, был крупным, крепким мужчиной, который любил хорошие истории или песни. Так что кто-нибудь всегда рассказывал что-то интересное, пока остальные слушали и работали. Или кто-нибудь из персонала учил нас новой песне, и мы пели её все вместе. Майрон всегда говорил: «Истории и песни делают труд легче».