Змеи Неба и Пламени

Кенни Ребекка Ф.

— Ты беспокоишься за его благополучие.

— Я беспокоюсь обо всех них.

— Уверен, они тоже скучают по тебе.

Она играет с лепестками, плавающими на поверхности воды, водя по ним пальцем, и при этом медленно дрейфует в мою сторону. Похоже, она даже не осознаёт, что приближается ко мне.

— А ты? — Она зачерпывает воду ладонью, легко дует на лепестки, заставляя их закружиться. — Расскажи мне о своих хороших воспоминаниях.

— Тебе не интересны жизни драконов.

— Возможно, раньше и нет, — тихо отвечает она. — Но теперь мне интересно.

С неохотой я

начинаю рассказывать о вылуплении Варекса, о том, как мы с моими братом и сестрой учились летать, о том, с каким терпением наша мать нас обучала. Как только я начинаю, остановиться становится сложно, и я рассказываю ей о страсти Вилар к стратегии, о том, как она придумывала бесчисленные игры для нас, птенцов. Я вспоминаю, как отец обожал угрей и шёл на любые хитрости, чтобы поймать их. Я делюсь воспоминаниями о полётах моей матери с Варексом, о том, как она наслаждалась грозами и безлунными ночами.

Даже после того, как мы выходим из источника и укутываемся в одеяла, я не могу перестать рассказывать ей всё. Я цитирую строфу из поэмы Гриммав, грубо переведённую с драконьего, и рассказываю, как Мордесса и я стали Наречёнными по настоянию наших семей.

Между моими историями она делится своими — рассказывает о свирепых охотничьих собаках из дворцовых псарен, которые лизали ей руки и скулили, требуя внимания. О пухлых человеческих младенцах и неуклюжих детях, которых она, кажется, любила почти так же, как их собственные родители. О том, как тайком ходила по дворцу, помогая слугам с повседневными делами, потому что ей нравилось быть занятой, чувствовать себя полезной и помогать облегчать их труд.

Когда мы сидим бок о бок в пещере, окружённые нашими воспоминаниями, наши потери становятся чуть легче. И когда мы, наконец, ложимся спать, утомлённые, Серилла пододвигается ближе ко мне в своём одеяле и начинает петь завораживающую мелодию о крыльях и клыках, ветре и море, шёпотах и тьме. Я без слов понимаю, что это песня, которую она сочинила сама, после того как я привёз её на этот остров. Моё горло сжимается, потому что она однажды сказала, что никогда не поёт свои композиции для других. Но сейчас она поёт эту — для меня.

Слёзы скатываются из моих глаз в полумраке — слёзы привязанности, восхищения, изумления, потому что я никогда не слышал песни, которая так идеально воплощала бы дикость, опасность и красоту Уроскелле.

Я просыпаюсь посреди преобразования — магия вибрирует в моих конечностях. В спешке я отползаю от Сериллы и бросаюсь из пещеры, как раз в тот момент, когда моя драконья форма прорывается наружу.

На мгновение, в процессе трансформации, я оказываюсь без тела. Я — ничто. Это самое страшное, что я когда-либо испытывал. Возможно, это похоже на смерть.

Когда всё заканчивается, я встряхиваюсь, расправляя крылья. Раны, где воратрица вырвала мои чешуйки, заживают. Боль ушла, но потребуется несколько недель, чтобы чешуя полностью восстановилась.

Раздражение вцепляется в мою душу горящими когтями. Я яростно взмахиваю хвостом, широко раскрываю пасть и выпускаю поток огня, который накрывает три источника, заставляя густой пар подниматься столбами. Обугленные лепестки кружатся в воздухе, осыпаясь пеплом.

Все

идёт не по плану. С тех пор, как умер отец, одна катастрофа сменяет другую. Каждый раз, когда я пытаюсь взять ситуацию под контроль, терплю неудачу. Я устал от этого. Я не привык разбираться с таким количеством эмоций одновременно; я не могу разобрать их, как ракушки, или выстроить в ряд, как кости. Я пытался спрятать их, как тёмные сокровища в глубине пещеры, но они снова вырываются наружу, затопляя меня, давя на плечи. Я спал, но всё равно чувствую себя измотанным. Мы с Сериллой провели блаженный вечер, но с приходом нового утра, когда я снова в своей чешуйчатой форме, наше время вместе кажется таким далёким, словно сон. Тихий покой, который я ощущал, исчез во время внезапного пробуждения, и теперь я чувствую только ярость.

Серилла, завернувшись в одеяло, выходит ко входу в пещеру. Её лицо ещё сонное и слегка покрасневшее.

— Ты снова дракон.

— Очевидно.

Она хмурится.

— Ты ещё ворчливее, чем обычно.

— Мне это не нравится, — рычу я. — Ненавижу, когда меня вынуждают менять тела. Это противоестественно. Я должен был наказать эту колдунью.

— Кроме того, что ты заставил её стать парой Эшвелона? — Она поднимает бровь. — Думаю, этого было достаточно.

— Это было для её же блага. А он влюблён в неё, разве ты не видишь? Ты — человек и должна уметь замечать эти проклятые знаки и понимать, когда кто-то яростно, безнадёжно, мучительно влюблён.

— Ничего себе. — Она моргает, глядя на меня. — Ты заставляешь это звучать таким ужасным.

— Это и есть ужасно. Собирай свои вещи. Пойдём.

— Я хочу снова искупаться в горячем источнике.

— Нет.

Она приподнимает брови и слегка вскидывает голову. На её лице появляется надменное выражение вызова.

— Ты не можешь говорить мне, что делать.

— Ты — моя пленница. Конечно, могу.

Её пальцы театрально подносятся к губам в притворном удивлении.

— Я твоя пленница? Правда? Я совсем об этом забыла. Скажи, дракон, все ли похитители целуют своих пленниц?

— Ты сказала, что сексуальное удовольствие ничего не изменит между нами, — отвечаю я. — Когда я в этой форме, ты будешь делать то, что я скажу, и тогда, когда я скажу.

Её взгляд сверкает вызовом, и она сердито топает обратно в пещеру. Сначала я думаю, что она собирается меня послушаться, потому что она надевает простое белое платье и укладывает все свои вещи в большой свёрток, готовый для путешествия. Но когда упаковка завершена, она оставляет свёрток у входа в пещеру и уходит дальше внутрь.

— Серилла. — Я медленно иду за ней. — Иди сюда.

Она продолжает идти, доходя до конца пещеры, где начинается короткий тоннель.

— Этот тоннель ведёт в тупик, — предупреждаю я её.

— Что? — Она ускользает в тоннель с довольной улыбкой. — Ты не сможешь последовать за мной сюда.

Чёрт.

Я бросаюсь к тоннелю и просовываю голову и шею так далеко, как могу, но она права — мои плечи не пролезают, и я не могу её достать. Мои челюсти с треском захлопываются — злой щелчок, от которого она вздрагивает и ахает, но затем смеётся. Она, блин, смеётся.