Знак вопроса 2002 № 02

Баландин Рудольф Константинович

Торжественное открытие первой очереди новой базы экспедиции состоялось 1 мая 1970 года, на исходе второго полевого сезона. Но окончательно мы переехали в дом лишь на следующий год, перенося на восточный склон холма и свои жилые палатки. Внутри длинного глинобитного здания с аккуратно побеленными наличниками окон разместились жилые комнаты и учреждения: в отдельной небольшой комнатке, с торца, жил наш постоянный сторож Мухаммед Змии (кстати, он же был и владельцем участка земли, на котором находились почти все телли Ярым-тепе), далее шли лаборатория и склад оборудования, столовая (салон, по нашей ярымской терминологии), она же одновременно клуб-читальня и, наконец, кухня (в которой, как правило, жил повар). Сами мы по-прежнему предпочитали обитать в просторных шатровых палатках. Нельзя не сказать несколько слов и о другом насущно необходимом для нас сооружении — хама-ме (бане), невысоком глинобитном домике без окон, с плоской крышей и двумя отделениями-клетушками: хассунским и халафским, по культурной принадлежности тех двух теллей, которые мы копали. Над входом в каждое из отделений вместо надписи был вмазан соответствующий древний черепок керамики. Странное дело, но

я не помню случая, чтобы человек, работающий на хассунском телле, прошел в халафский отсек, и наоборот.

Традиция — великая вещь! Наверху, на подставке из кирпича, покоилась большая металлическая бочка литров на сто. Бочку заливали холодной водой из канистр, которые по приставной лестнице таскали и наш бой Хасан, и мы сами. В жаркую погоду за несколько часов солнце делало воду теплой, а иногда и горячей. В прохладное время (март — часть апреля) бочку искусственно нагревали снизу с помощью керогаза. В последнем случае мытье становилось делом не безопасным. После нагрева воды до нормальной кондиции первая пара посетителей испытывала все удовольствия банного кайфа. Но уже для второй пары вода оказывалась куда горячее. И если дежуривший на крыше Хасан вовремя не доливал в бочку холодной воды, уже через 30–40 минут внутрь шел чистый кипяток. Зазевавшийся дохтур («доктор» — так звали нас уважительно местные жители) мог получить на голову и плечи струю кипятка. Тогда в банные дни можно было наблюдать такую сцену: из хассунского или халафского отделения выскакивал голый человек с намыленным лицом и диким голосом кричал на всю Синджарскую долину: «Хасан, лязим мсай барид!», что на ломаном арабском языке означало: «Хасан, давай скорее холодной воды!» Значит, влага в хамаме достигла критической точки нагревания. Но нередко чрезмерное усердие Хасана приводило к обратному: любители помыться получали добрую порцию ледяной воды, ведь ее брали из бочки с надписью «Квас», где за двойными стенками и теплоизолирующей прокладкой вода долго сохраняла чистоту и прохладу.

Что касается еды, то по существующей в Ираке традиции мы всегда нанимали местного повара: первые два сезона у нас работал седоусый перс Аббас в серой каракулевой папахе, а потом несколько лет — симпатичный, невысокого роста, круглолицый айсор, сеид (по-арабски — господин) Слиу из Мосула, глава большого семейного клана. Он прекрасно готовил, был покладистым и очень доброжелательным человеком. Как правило, ему помогал кто-то из местных мальчишек-туркманов. Наши трапезы в салоне проходили весьма торжественно, по какому-то особому восточному ритуалу. Шурпу (местный вид супа) обычно приносил и лично разливал по тарелкам сам повар.

Второе — мясо с отварным рисом, фасолью и овощами на овально-плоских фарфоровых блюдах — держал слуга, а повар с величественным видом, словно одаряя каждого из нас золотым рублем, раскладывал эту снедь дохтурам. При этом соблюдалась строгая иерархия: едой поочередно обносились сначала начальник экспедиции Рауф Магомедович Мунчаев (мудир, то есть начальник, как его звали иракцы), потом дохтур Николай (заместитель начальника экспедиции, профессор Николай Яковлевич Мерперт) и т. д., пока свою долю не получали и сидевшие на другом конце стола. Звучные названия местных арабских яств и сегодня звучат в моих ушах: тимэн (рис), ляблябия (горох), фасолия (понятно без перевода), хасс (крестс-салат), лахам (мясо), долма (голубцы из виноградных листьев с начинкой из риса и молотого со специями мяса), хубуз (хлеб), шакар (сахар) и др.

Жили мы, как я уже говорил, в больших десятиместных брезентовых палатках, в каждой из которых размещалось обычно не более четырех человек. Спали на походных раскладушках, в ватных спальных мешках. И поскольку ночи в Ярым-тепе, как правило, оставались прохладными вплоть до середины мая, мы редко вылезали из своих мешков даже с приходом теплой погоды.

Когда наш лагерь вслед за строительством базы экспедиции переместился на восточный склон холма, он оказался почти на берегу ручья и крохотной речушки, известной у местных жителей под названием Абра. Почти все время нашего пребывания в Ярым-тепе дно реки было сухим: ее воду разбирали на полив садов и огородов еще в верховьях. Но в дождливые годы и в конце апреля — после созревания урожая — речушка наполнялась водой, зарастала по берегам травой и цветами, становясь преградой на пути между лагерем и внешним миром. Правда, для машин имелся примитивный, но крепкий мост из камней, зато людям, шедшим из лагеря на работу к теллю Ярым-тепе-1, находившемуся метрах в трехстах к востоку от базы, нужно было перепрыгивать Абру или переходить ее вброд. Другой телль — Ярым-тепе-2, принадлежавший к халафской культуре, лежал буквально в двух шагах от лагеря, как бы замыкая его с юга. Поэтому мне, работавшему именно на этом холме, спешить не приходилось: пока коллеги по узкой росистой тропке, пробитой среди зелени хлебов, шли за речку на свой объект, я мог спокойно собирать инструменты и чертежи, благо склон моего телля начинался сразу же за порогом дома.

У природы нет плохой погоды

В городских условиях человек почти не ощущает погоды — не обращает внимания на ее капризы — дожди, ветры, грозы, снегопады. Погода важнее для сельского жителя — к ней приспособлен весь уклад местной жизни.

Но особенно чувствуют погоду люди, вынужденные по роду своей профессии подолгу жить в чистом поле (в степи, в тайге, в пустыне, в горах) в палатках и шалашах, в легких избушках и в домах-вагончиках, — геологи, охотники, геодезисты, топографы, археологи. От тончайших нюансов местной погоды зачастую зависит не только успех всей их работы, но иногда и сама жизнь. Вот почему так пристально всматриваются они по утрам в едва светлеющее на востоке небо, проверяют направление и силу ветра, прикидывают свой путь в расчете на дождь или снегопад.

Не была исключением и наша археологическая экспедиция в Ираке. И когда меня спрашивали в Москве знакомые: «Ну как там у вас в Ираке с погодой?», я отвечал нарочито сдержанно и кратко:

«Нормально». Это была игра, своеобразная защитная реакция человека, испытавшего на себе такие капризы иракской погоды, о которых можно долго рассказывать. Мое субъективное восприятие особенностей иракской погоды можно передать двумя словами — неистовство и непостоянство.

Это хорошо показал в своей краткой, но эмоционально насыщенной характеристике своеобразных природно-климатических условий Ирака немецкий историк Э. Церен. «Когда на севере в горах Армении, — пишет он в «Библейских холмах», — весной начинает таять снег, вода в реках прибывает. Половодье на Тигре начинается обычно в марте, на Евфрате — в апреле. В июне — июле вода достигает самого высокого уровня. Тогда-то благодатная влага обильно орошает поля и делает их плодородными. Но иногда реки неожиданно выходили из берегов, вода разрушала дамбы и уничтожала посевы. Тогда приходил голод. Умирали не только животные, но и люди. Голод настигал людей, если большая вода приходила несвоевременно или же ее было недостаточно для орошения полей. Голод настигал их и в том случае, когда вода бушующим потоком мчалась с гор, уничтожая поля, дамбы, посевы. Вода была чем-то священным, о чем надо было постоянно молиться, потому что это была вода и жизни и смерти… Лето в Двуречье длится долго. Оно начинается уже в середине марта^[3] и продолжается до конца ноября. Зима фактически длится не более восьми недель. Уже в феврале в оазисах зеленеют луга. Климат здесь более жаркий и сухой, чем в любой другой части света. Летом жара доходит до 50 градусов, превращая страну в желтый ад: желтый песок покрывает безжизненным слоем холмы и долины. Гигантские песчаные смерчи несутся над высохшими полями, угрожая задушить людей и животных. Дожди выпадают редко. А уж если и пойдет дождь, то это не просто дождь, а сильнейший ливень. Под сверкание ужасных молний превращает он землю в море грязи… Природа демонстрирует здесь, в этой необычной стране двух рек, всю свою мощь. Она выразительно показывает человеку, как он беспомощен. Она в любое время года, как бы играючи, перечеркивает все его планы, делает его послушным и кротким. Но она делает его и терпеливым».

Не знаю, испытал ли лично на себе автор «Библейских холмов» неистовый и могучий нрав иракской природы, но суть дела он передал удивительно точно и ярко. Конечно, север страны заметно отличается от более сухого и жаркого юга, но в целом и здесь мы наблюдаем поразительное сходство основных погодных характеристик. Внезапно приходящие с гор разрушительные потоки-сели, грозы, пыльные бури, ветры, обложные, по неделе, дожди, невыносимая жара — все это представлено в избытке и в Синджарской долине. К тому же с середины апреля появляются змеи, скорпионы, фаланги и тысяченожки. И все же главная трудность заключается в непостоянстве местной погоды, которая может измениться в считанные дни и даже часы. За сутки перепады температуры достигают 20–30 градусов. Естественно, также резко меняются атмосферное давление и влажность. Да и жара, знаменитая месопотамская жара, — сама по себе вещь достаточно серьезная. Где-то в 20-х числах апреля весна в Ярым-тепе почти без паузы переходит в знойное лето: сушь, голубое небо, солнце. Температура днем поднимается до 35–40 градусов в тени. Правда, ночи еще довольно прохладные, так что можно хорошо выспаться и набраться сил. Настоящая летняя жара приходит в Синджарскую долину лишь в конце мая — июне. Для иллюстрации сказанного приведу несколько коротких выдержек из своего экспедиционного дневника за 1973–1975 годы.

Автор книги — В. И. Гуляев

в Ярым-тепе в 1972 году

18 апреля

Вторая половина дня. С юга, с Аравийского полуострова дует ветер — хамсин. Пыльно и душно. Термометр у дверей базы показывает 32 градуса. Над Синджаром собираются и заволакивают постепенно полнеба иссиня-черные тучи. Часов в девять вечера у нас разразилась невиданной силы гроза — дерзкая по ярости даже для этих мест. Сполохи молний длились по десятку и секунд более, освещая ночной мрак — хлебные поля, окрестные деревушки и наш лагерь — каким-то адским, призрачным светом фиолетового, зеленого и желтого цветов. Раскаты грома сотрясали степь на многие километры вокруг. А затем на наши видавшие виды брезентовые палатки обрушился даже не ливень, а какой-то потоп. Ветер тоже свирепствовал вовсю, пытаясь сорвать с кольев и унести прочь наши легкие жилища. Эта бешеная круговерть стихий продолжалась часа полтора — два. Потом все утихло, и мы заснули. Утро встретило нас обложным дождем и холодом. Температура не больше 10 градусов. Но к полудню дождь перестал, вышло солнце, и началась изнуряющая, хуже сухой жары, парилка — выпаривание избытков влаги из окрестных полей.

29 апреля

Казалось бы, за семь лет работы в Ярым-тепе мы уже должны ко всему привыкнуть. Но сюрпризы местной природы поистине неисчерпаемы. К вечеру небо обложило темными, какими-то пепельно-серыми тучами. Стало душно и тихо, Покрапал редкий дождь, который вскоре прекратился. Но посреди ночи, где-то около часа, вдруг подул с севера страшной силы ветер — холодный и неумолимый. Я проснулся оттого, что моя раскладушка как-то странно дергалась и норовила завалиться набок. Наша палатка звенела и стонала под ударами бури, как плохо натянутый дырявый парус старого галиона. А что, если это хрупкое жилище не выдержит и рухнет нам на головы? Чертыхаясь, вылезаем из спальных мешков, надеваем телогрейки и на пронизывающем ветру укрепляем палатки: подтягиваем туже веревки и глубже забиваем колья. Опять ложусь в кровать. Штормовая какофония продолжается с неослабевающей силой. Чтобы не слышать жуткого воя ветра и хлопанья старого брезента, кладу на голову подушку и довольно быстро засыпаю. Утро — солнечное и ясное, но ветер дует с севера с такой же неослабевающей силой, неся с собой леденящий холод.