Знаки безразличия
Шрифт:
На первом этаже пахло театральным буфетом: кофе, коньяком и ещё чем-то ароматно-сладким вроде шоколадной глазури - удивительно, но этот запах её не раздражал. Кроме администратора в холле был только один человек, сначала показавшийся Нине юношей. Выставив острые коленки, обтянутые поношенными джинсами, он сидел в кресле, погрузившись в игру на экране мобильного телефона.
– Мне сказали, меня ожидает Митрофанова, - негромко сказала Нина администратору и, прежде чем та успела показать глазами, уже осознала свою ошибку: подняв голову, юноша оказался женщиной средних лет.
– Вы
– недоверчиво спросила координатор, поднимаясь.
Голос у неё был хриплый, но красивый и глубокий, как у солистки рок-группы. Она и внешне напоминала кого-то из известных исполнительниц русского рока: небольшого роста, с коротко стрижеными, выбеленными волосами, с миловидным волевым лицом.
– Я, - кивнула Нина, теребя ремень сумки.
– Удивительно, - вдруг тепло улыбнулась Митрофанова, - я вас совсем другой представляла, а вы совсем девочка.
В этой маленькой женщине-травести было столько доброжелательности, и Нина, наверное, впервые не расстроилась из-за того, что её назвали девочкой. Митрофанова тем временем сунула мобильный в один из многочисленных карманов линялой охотничьей куртки и по-мужски под прямым углом протянула изящную длиннопалую ладонь:
– Татьяна.
– Нина.
Пожатие у Татьяны было крепкое, но деликатное. Больше вялых пожатий мелких чиновников Нина, пожалуй, ненавидела только демонстративно крепкие, от которых кольцо впивалось в соседние пальцы. Так любили здороваться мужчины, которым хотелось придать себе веса в её глазах. Сжимая девушкам ладони до белизны, такие типажи обычно пялятся в вырез блузки.
– Нина, у нас чэпэ, - виновато улыбаясь, сказала Татьяна, - наш с сыном пикапчик не завёлся. Он давно капризничал, и подвёл в самый ответственный момент. Петя будет здесь минут через двадцать вместе со всеми. Может быть, это и к лучшему, место там дикое. Чем больше рассветёт, тем лучше, никто ноги себе не переломает в зарослях.
– Хорошо, - просто согласилась Нина.
Мысль о том, что поездка в тряской холодной машине откладывается, несколько взбодрила Нину. Последние пять минут она постоянно боялась, что её стошнит на глазах у едва знакомого человека, поэтому отсрочке новых мучений она была несказанно рада.
– Вы как себя чувствуете, нормально? Вы бледная очень, - словно читая её мысли, заметила Татьяна.
– Хотите кофе? Через дорогу в стекляшке варят отличный.
В 'стекляшке', некогда бывшей универмагом, а теперь превратившейся в подобие крытого рынка, несмотря на ранний час, было не протолкнуться. Усадив Нину за высокий столик возле витрины, за которой в стылых сумерках мелькали габаритные огни машин, Татьяна минут на пять растворилась в толпе, но вскоре шустро выскочила откуда-то сбоку, неся на вытянутых руках два бумажных стакана.
– Я вам капуччино взяла, он тут самый вкусный.
– Спасибо, - машинально поблагодарила Нина, с наслаждением обхватывая горячий стаканчик ладонями с двух сторон.
– Сколько я вам...
– Ой, да перестаньте, ради бога, - отмахнулась Митрофанова, снимая крышечку со стакана и делая глоток, - от этих денег я не обеднею и не разбогатею, а для вас очень хочется сделать что-нибудь приятное.
Нина смущённо улыбнулась
– Вам бывает страшно?
– вдруг безо всякого вступления спросила Татьяна.
– Так, знаете, что кричать хочется?
Нина посмотрела на неё с недоумением.
– Ах, извините, есть у меня такая привычка... Я часть слов думаю про себя, а часть говорю вслух, и мне кажется, что я уже всё объяснила, а люди не понимают. Я хотела спросить, вы когда видите людей... когда их находят... неживыми... как вы с этим потом живёте?
Нина поставила стаканчик на стол и со свистом втянула воздух через стиснутые зубы. Волна тошноты накатила на неё, перед глазами замелькали зелёные искры. Это была больная тема. Очень больная. После той девочки из подвала, которую она нашла за покрытой паутиной дверью, ей почти каждую ночь снились кошмары - тёмные подземелья, по лабиринтам которых она убегала от невидимого противника с беличьей маской вместо лица.
В детстве у неё была маска белки - откровенно страшная личина из коричнево-рыжего плюша, которую кто-то подарил маме в честь рождения дочери. Маленькая Нина боялась этой маски, как огня. Если мама надевала её, думая развлечь малышку, девочка оглашала всю коммуналку истошным рёвом. Уже потом, лет в шесть, она нашла маску в чемодане с ёлочными игрушками и, убедившись, что мама и бабушка не смотрят, швырнула её в форточку. Это был первый и последний раз, когда Нина нарушила запрет выбрасывать что-либо в окно.
– Я знаю, каково это, - тихо сказала Татьяна.
– Один раз я вышла прямо к старичку... Мы искали его два дня по лесам. Он сидел на пригорке, как живой, рука к ягоде тянется. Сильная такая рука, рабочая... Он тихо умер, без боли и страха, наверное, и лицо у него было такое, знаешь... Как будто он вдруг понял, как всё устроено. Тихое, спокойное лицо... и улыбка. Я своих крикнула, но минуты две ещё сидела на корточках рядом с ним. Просто не могла пошевелиться... Мне показалось, что он мне улыбался. Мне.
– Бывает, - прошептала Нина, - такое страшное.
– А ещё был мальчик в коллекторе, - как будто забыв о Нине и о том, что они сидят в кофейне, продолжала Татьяна.
– В канализации. Они сначала проветривали долго, долго. А потом я спустилась. Просто больше никто бы туда не пролез, чтобы его вытащить. Меня спустили, и тут я заорала, что задыхаюсь. Они тогда меня выдернули на поверхность и ждали, пока газ выйдет. Но я сейчас думаю, что газ ещё в первый раз вышел. Просто мне стало страшно. Знаете, такое бывает: испугаешься и воздух в лёгкие не идёт.
– Знаю, - кивнула Нина.
– Он такого цвета был, такого цвета, - говорила Митрофанова, не замечая, что её сильный голос перекрывает музыку и гул в зале.
– Я такого никогда не видела. И вот у него лицо было другое совсем. Страшное. Удушье - страшная смерть.
Девушка с неестественно яркими, почти лиловыми губами на выбеленном по последней моде лице, которая сидела рядом с Митрофановой, порывисто встала и, выдернув вилку ноутбука из сети, демонстративно перешла к другому столу, сочно постукивая высокими каблуками. Татьяна непонимающе обернулась и, вдруг осознав, что произошло, тихо бросила ей вслед: