Знаки безразличия
Шрифт:
– Что случилось?
– своим мелодичным, совсем не старушечьим голосом, упирая на 'что', спросила бабушка.
Разогрев для мамы ужин, она сидела в кресле перед журнальным столиком и раскладывала пасьянс. Карты были старые, затёртые, но очень красивые - в детстве Нина любила играть с ними, как с куклами. Одна колода была со знаменитыми картинками 'Русский стиль', другая с кавалерами и дамами в костюмах восемнадцатого века. Бабушка весьма дорожила этими картами и после использования бережно оборачивала обе колоды листом кальки.
– Ничего нового. То мы бандитов собирались ловить по подвалам, теперь будем пропавших разыскивать!
– Я ничего не поняла, девочки, - нахмурилась бабушка, перемешивая карты.
–
– Федеральная служба розыска пропавших, - отозвалась Нина из своего угла.
– Вот-вот. Делать ей больше нечего...
– Ты не права, - мягко прервала маму бабушка, - это же не оперативная работа и даже не следствие. Стрелять не надо, в тюрьмы ходить не надо. Зато помощь людям, благое дело.
– 'Благое дело', - передразнила мама.
– Из командировки в командировку, с самолёта на самолёт, в гроб нас вгонишь! Закопают меня, слышишь?
– Вечно ты глупости всякие говоришь, - разозлилась бабушка.
– Даже произносить такие вещи не смей! Никогда!
– Да, там много поездок, но это помощь, координирование поисков, а не ловля бандитов, пойми, мама.
– Поступай, как знаешь. Только плакаться ко мне потом не приходи. Ты хоть представляешь, куда ты лезешь? Ты в кабинет в поликлинике без очереди войти не можешь, всё тебе стыдно, всё тебе неудобно, а там не такие, как ты, нужны! Вообще не понимаю, как этому твоему Краеву...
– Крайнову, - поправила Нина.
– Да как угодно, как ему в голову пришло тебя туда позвать? Ты же, как былиночка!
– Кобылиночка, - прыснула Нина.
– Я вас обеих давно переросла!
– Ай, прекрати! Ты же прекрасно понимаешь, о чём я! Не тот у тебя склад характера, не то воспитание...
– Вот и будет перевоспитываться, - спокойно сказала бабушка.
– Сейчас нельзя такой быть, как мы её воспитали. Извините, пожалуйста, будьте добры... Время хороших девочек миновало. Сейчас во надо быть!
– и бабушка потрясла в воздухе морщинистым кулачком.
– Путь тогда в адвокатуру идёт, - вяло отбивалась мама.
– Там хоть деньги заработать можно.
– Ой, - отмахнулась бабушка.
– Ты-то, Кулёма Степановна, за длинным рублём небось в педагогику пошла, а?
– Потому и Нину отговариваю. Нужность профессии на хлеб не намажешь, благими намерениями не закусишь. Помнишь, мама, как мы фанеру ели, которую финн твой доставал?
– О как заговорила!
– с сердитым удивлением посмотрела бабушка на маму.
– Вот как, значит... Только ты тут не прикидывайся хуже, чем ты есть. Работать должно быть интересно, душа должна к этому лежать...
– У тебя, значит, душа лежала в ГИПХ таскаться, лёгкие и руки себе там жечь, да?
– Да, - просто ответила бабушка, и мама осеклась.
– Я тогда немножко по-другому на вещи смотрела, да и все мы - по-другому. Я считаю, Ниночка сама должна решать, как ей поступить.
И Нина решила сама.
В Сквере тружеников тыла остро пахло опавшей листвой. Кукловод любил это место, и часто останавливался здесь, возвращаясь домой с работы. Отсюда был хорошо виден грязно-голубой фасад Театра, а если прищуриться, можно было даже разглядеть две странные железные фигурки над козырьком. Должно быть, скульптор хотел изобразить Буратино и Мальвину, но его творение больше походило на уменьшенную копию памятника узникам концлагеря.
Кукловод чувствовал пошлость и ширпотреб в любом виде искусства так же остро, как ощущал сейчас запах гниющих осенних листьев. Он на дух не переносил музыку, которая почему-то называлась 'русским шансоном', хотя к шансону не имела совсем никакого отношения; ненавидел яркую, цветастую одежду, которой торговали на китайском рынке; в его доме не было телевизора, и он никогда не испытывал потребности
Он скользнул взглядом по памятнику труженикам тыла, и презрительная усмешка заиграла на него губах. Вот ещё один яркий пример пошлости: топорно исполненные, неживые фигуры с неестественной мимикой застыли в пафосных позах. А ведь цель у скульптора была благородная...
Он обернулся и посмотрел на Каму. По железнодорожному мосту шустрой цветной лентой бежала электричка, Заречье виделось чуть размытым, как сквозь очки, запотевшие от собственного дыхания.
Кукловод терпеть не мог города с их безликими многоэтажными домами, промышленными корпусами из стекла и бетона, серым асфальтом с чёрными трещинами, неровным, как хлебная корка. Города давили на него, душили, заставляли прятать лицо и ускорять шаг. Во всём Юрьеве он любил, пожалуй, только свой домик с садом, которые словно и не город вовсе, даром, что на штампе в паспорте городской адрес, да вот это место напротив Театра, где привольная Кама раскинулась, как шарф из серо-жемчужного шёлка. У матери Кукловода был такой - невесомый, прозрачный, всегда прохладный на ощупь, он и сейчас, если поднести его к самому носу, сохранил тонкий, сладкий запах её любимых духов 'Душистый табак'.
Кукловод взглянул на часы и улыбнулся. Сейчас, сейчас они выйдут! Нужно торопиться. Он вышел на тротуар и остановился возле металлического остова автобусной остановки. Здесь можно было стоять сколь угодно долго и наблюдать за дверями Театра, не привлекая внимания. Автобусы в Юрьеве ходили редко, и человек, стоящий на остановке больше получаса, не мог вызвать подозрения даже у самого внимательного наблюдателя.
И вот двери распахнулись! Первыми бежали совсем маленькие девчонки, в белых и цветных колготках, с бантиками. За ними не спеша, вальяжно прошли две крупные старшеклассницы, шефы Общества, которых он терпеть не мог. Однажды он подслушал их разговор. Они называли его кукольником, и уже от одного этого гнев затопил его. Он не кукольник, он Кукловод! Он ведёт кукол, он разыгрывает спектакли, а не просто мастерит их из дерева и тряпок! О, если бы эти две идиотки, от которых за версту несёт подростковым потом и дешёвым табаком, знали, какой он скрывает секрет, каких кукол он собирается выпустить на свою сцену!
Посмеявшись над его тонкими руками и сутулой спиной, одна стала рассказывать другой гнуснейший анекдот, намекая, что он не просто так держит руки в карманах. Стоя в своём укрытии за кулисами, Кукловод трясся от душившего его гнева и представлял, как по очереди убивает двух этих сучек, а они молят его о пощаде. Но, в конце концов, он же не маньяк какой-нибудь!
Девочки, которые подходили на роль фей, шли последними. Почти все они были ещё худенькими, угловатыми, костистыми, но эта тонкость как раз и привлекала Кукловода. Опытным взглядом он выделил из кучки двух куколок. Одна, рыженькая, с красивой, переливающейся от белого к розовому, как лепесток пиона, кожей и огромными жемчужно-серыми (совсем как мамин платок!) глазами, шла легко, как будто вовсе не касалась земли. Внешне она прекрасно подходила на роль Королевы фей, но всё же было в ней что-то простецкое. Он даже толком объяснить-то не мог, что именно, но с этой Элизой Дулиттл пришлось бы работать слишком долго, а Королева фей действительно должна быть особенной от рождения. Вторая была не так интересна внешне: кареглазая, с мягким вздёрнутым носиком и прилизанными по моде волосами, но тоже в общем-то годилась. Королева Фей была изображена на обложке книги в белом наряде, скрывающем почти всё тело, кроме лица и рук, так что никаких особых требований к её внешности у Кукловода не было. Но вот внутри! Ведь фею делает не лицо, не волосы, а маленький внутренний огонёк. Внутри феи должен быть надрыв, печаль, драма - только тогда она сможет понять и прочувствовать то, что ей предстоит сыграть! У феи должна быть робкая улыбка и печальные глаза!