Знаки безразличия
Шрифт:
– Дай-то бог, девочка, чтобы мне не пришлось искать тебя...
Нина завороженно смотрела на Татьяну. Говорят, что характер оставляет отпечаток на лице. Это правило действует не всегда: Нине доводилось видеть злобных, как целая свора уличных псов, хорошеньких женщин и добряков с лицами с плаката 'Их разыскивает полиция'. В лице Митрофановой было благородство и бесконечная доброта - настоящая, честная, суровая доброта русской женщины, которой многое довелось пережить.
– Я тоже видела, - неожиданно для себя самой заговорила Нина.
– Всяких. Мы находили... Я одну девочку
...Они искали её совсем в другой стороне. Какая-то подслеповатая бабка, якобы, видела её в сельмаге в соседней деревне, и они обследовали не тот квадрат. Полдня потеряли, а зимой световой день для поисковика на вес золота. Эти полдня бы не спасли девочку, она замёрзла ещё ночью, и её нашли два парня, сами почти пацаны, которые тянули кабель. Она хорошо их запомнила: тот, что повыше, весь в веснушках, словно его обрызгало шоколадом. Он был бледный, как полотно, и эти веснушки казались совсем тёмными. У него были совершенно безумные глаза. Это он её нашёл... Второй был коренастый, плотный, с круглым, типично русским лицом. Глаза у него подозрительно блестели. Он спрашивал, сколько девочке лет, и всё время забывал добавить 'было'. Крайнов почти бежал по полю: его нескладная высокая фигура мелькала между сугробами далеко впереди. Нина тоже пыталась бежать, но горло перехватывало, казалось, что в морозном воздухе совсем не осталось кислорода...
– Нина, - Татьяна тронула её за рукав.
– Наши подъехали, можно выдвигаться.
Нина кивнула и стала пробираться к выходу вслед за Митрофановой.
– Я, когда возвращаюсь с такого поиска, - вдруг, обернувшись, жарко зашептала Татьяна, приблизив красиво очерченные губы к самому Нининому лицу, - запираюсь на час в ванной. Лежу в горячей воде, курю и стараюсь ни о чём не думать. Пить не пью. Боюсь привыкнуть.
У самого выхода из 'стекляшки' она ещё раз остановилась и тихо сказала Нине:
– Петечкин отец пропал восемнадцать лет назад. Ушёл на работу и не пришёл обратно, - она сделала паузу и вдруг добавила, - а у меня тогда молоко ушло. Раз - и всё. Врачи сказали, на фоне стресса.
– Его нашли?
– Нет, - почти спокойно сказала Татьяна.
– Какое там! Мне, знаете, хотелось думать, что он сбежал от меня к другой. Лучше так думать, чем придумывать себе всякое. Но он не мог уйти, просто не мог - он любил нас больше жизни. Я, знаете, всё думаю, вдруг он живёт где-то под другим именем... Потерял память. Работает, детей растит. Может, даже в Юрьеве... Тогда такой бардак творился, даже если бы его нашли, не факт, что я бы об этом узнала... Лучше так думать. Иначе спятишь.
Ася лежала с закрытыми глазами, изо всех сил стараясь не заплакать. Это было тяжело, но обычно ей помогал один фокус, почерпнутый в какой-то девчачьей книжке. 'Девочка становится взрослой, когда начинает красить глаза. Тогда ей нельзя больше плакать'. Это была, конечно, глупость, но иногда она срабатывала. Не сейчас, конечно. Ася зажмурилась посильнее, но только выдавила слёзы из-под век, а потом их было
Ася постаралась вспомнить что-нибудь хорошее. Например, о маме. Ей пришлось порядком потрудиться, пока она, наконец, не извлекла из недр памяти одну яркую красивую картинку. Лето, солнечный день, ветер с Камы пахнет свежими огурцами и чисто выстиранным бельём. Мама стоит на набережной и улыбается. На ней короткое белое платье с бирюзовой вышивкой по вороту. Оно очень идёт ей, это платье, и она кажется Асе самой красивой в мире женщиной. Она даже сейчас красивая, когда подолгу не пьёт...
Мама машет Асе рукой и кричит, смеясь, когда ветер задувает ей на лицо пряди волос:
– Аська, беги сюда! Ну же, давай!
Ася медлит. Неделей раньше она упала возле продуктового магазина и сильно разбила коленки. С тех пор она побаивается бегать, да и ходит аккуратнее, чем прежде. Как знать, какие сюрпризы готовит земля? Бежит, бежит человек и - ап - споткнулся на ровном месте...
– Беги, я ловлю!
– кричит мама.
– Ничего не бойся!
И Ася бежит: сначала робко, затем быстрее и быстрее, убеждаясь, что бежать легко и безопасно, когда на финише стоит, улыбаясь, мама...
– Эй, ты спишь?
– кто-то трогает её за плечо.
Эта прыщавая девица, кажется, Лена. Ася ещё утром разглядела её как следует и убедилась, что это девочка не из простых - с головы до ног в настоящем 'адидасе' (не то что дуры Кобылицыны, одна из которых нарисовала белым корректором полоски на чёрных кедах с рынка), в ушах серьги с камнями, на шее - золотой крестик, а зубы закованы в эти металлические штуки. Кто-то говорил Асе, что выравнивание зубов стоит больших денег.
– Что тебе надо?
– сердясь, что её оторвали от сладких воспоминаний, спросила Ася.
– Ты не спи днём, лучше поговори с кем-нибудь. Иначе ночью будешь лежать с открытыми глазами, а это ад.
Ася посмотрела на Лену, и та слегка улыбнулась. Было видно, что это даётся ей нелегко.
– Тебя Лена зовут?
– Да. А тебя?
– Ася.
– Ася... а это от какого имени?
– Анастасия.
– Я всегда думала, что Анастасия - это Настя. Мне Ася больше нравится, как-то по-домашнему, - и она смолкла.
Ася неожиданно разозлилась:
– Ты бы на меня даже не посмотрела, будь мы не здесь, а где-нибудь в кино, например. У меня нет золотых украшений и денег на скобки. А ядерный взрыв на роже даже за большие деньги не поправишь, да?
Лена покраснела, и прыщи от этого стали ещё заметнее, на глазах у неё выступили слёзы. Асе вдруг стало стыдно за свои слова, но просить прощения она не любила.
– Зачем ты так?
– стараясь не всхлипывать, тихо спросила Лена.
– Я же не виновата, что у меня мама богатая. А лицо правда никак не удаётся вылечить совсем, то клеща ищут, то стопятьсот анализов - и ничего. Но дома оно лучше, совсем чистое... почти. Он просто есть даёт то, что мне нельзя: колбасу, лапшу эту сухую... Ты зря так, я могла бы дружить с тобой, если бы мы встретились... до этого. У меня вообще-то нет подруг...