Знаки безразличия
Шрифт:
– Надо. Только не к Элине, а к родителям девочки. Собирайся.
Крайнов вышел. Нина схватила со стола бутылку и с минуту раздумывала, не запустить ли ею в окно.
Нина ждала его в холле, сидя в пыльном плюшевом кресле цвета лягушачьей кожи. Она казалась спокойной, словно кто-то другой пятнадцать минут назад выплеснул вино в унитаз и с остервенением драил стаканы. Она была одета в строгий чёрный костюм, на коленях лежало свёрнутое пальто. Она даже успела накрасить ресницы.
– Колян сейчас будет, - коротко сказал Крайнов и расположился в другом кресле.
Телевизор на стене показывал какой-то
Девушка за стойкой регистрации красила ногти, и в воздухе висел густой запах ацетона. Нину начало тошнить: сказывались бессонные ночи, волнение, недавняя стычка с Крайновым, причину которой она до конца не понимала, но чувствовала, что её вины в этом нет. Предупредив его, она накинула пальто и вышла на улицу. Впервые он не помог ей одеться.
Воздух был сырой, холодный, пахло прелыми листьями и гарью, на лужицах поблёскивал ледок. Встреча с Коляном не волновала Нину - она знала, что при Крайнове он вряд ли посмеет сделать ей грязный намёк. Она думала о девочках, которые, возможно, спрятаны где-то в этом городе - живые или мёртвые. Они ждут её - или уже нет? Страшно ли им или уже нет? Нина предпочитала думать, что страшно.
Вместо Коляна приехал какой-то другой парень - длинный, худой, с копной тёмно-русых волос и жёсткой щетиной. Красивый. Подумав об этом, Нина слегка покраснела и порадовалась, что на улице темно.
– Вы следователь из Питера?
– спросил он, подходя к ней.
Что-то было в нём приятное, располагающее, искреннее, отчего Нина, несмотря на дурное настроение, улыбнулась.
– Я. То есть я, но не следователь, - она смешалась.
– Сейчас позову Юрия Дмитриевича.
– Не замёрзнете?
– он с сомнением поглядел на её пальтишко.
– Нет, пожалуйста... В смысле, спасибо.
Нину накрыла волна смущения и нерешительности. Крайнов уже спешил к выходу, проверяя по пути, все ли документы в его папке. На Нину он даже не взглянул и не обернулся, когда она едва не упала, неловко усаживаясь в машину.
Войдя в квартиру родителей пропавшей Анастасии Громовой, Нина сразу уловила душок перегара. Этот густой, сладковатый, похожий на гнилое яблоко запах она знала лучше, чем ей хотелось бы.
Когда погиб отец Нины, мама едва не сошла с ума. Бабушка в ту пору сильно болела - разом проявились все 'блокадные червоточины' и расшатывали её и без того слабый организм. Матери в школе платили сущие копейки, на которые питаться можно было дважды в день, и то одними серыми макаронами.
В ту пору, совершенно случайно, разыскивая в 'Старой книге' на Большом проспекте учебник, мама познакомилась с неким Станиславом Петровичем Белкиным. От духоты и недоедания маме стало плохо, и первым, кто бросился ей на помощь, стал этот человек. Он годился Нине не в отчимы, а в деды, но выглядел для своих лет хорошо: жилистый, невысокий, с вытянутым смуглым лицом и тёмными блестящими глазами. Белкин торговал старинными книгами, отыскивая их за бесценок в букинистических магазинах, на развалах, у стариков и продавая втридорога. У него были две комнаты где-то в трущобах на Моисеенко: одна, большая, была от пола до потолка набита книгами, журналами и газетными вырезками, вторая, поменьше, использовалась для жилья. Сначала Станислав показался им приятным интеллигентным человеком. Он был начитан, и любил это демонстрировать, иногда довольно бестактно указывая на чужие
Нина почти не бывала у него, она жила с бабушкой, пока мама, ещё на что-то надеясь, пыталась организовать его убогий быт. Приходя по выходным в эту страшную, вонючую коммуналку, которую она ненавидела до скрежета зубовного, Нина постоянно чувствовала запах - густой, сладкий, похожий на запах смеси яблок и чеснока, которым её кормили однажды во время болезни по совету какой-то родственницы. Запах этот смешивался с вонью прогорклого клея и гнилой бумаги, которую издавали в тепле штабеля старых книг, пропитавшихся табачной копотью.
Белкин пил водку, причём всякий раз делал из этого какой-то отвратительный ритуал: сначала с благоговейной улыбкой открывал бутылку, вдыхал запах и говорил значительно: 'Водка - второй хлеб'. Наливал стопку, поспешно, трясущимися от нетерпения руками делал себе бутерброд, а потом, быстро проговорив что-нибудь вроде: 'Ваше здоровье' или 'За новую Россию', шумно выдыхал, округлял рот, и закидывал туда содержимое рюмки. Вся эта процедура была Нине уже тогда, в детстве, очень противна. Особенно неприятно было, когда, хмелея, Станислав Петрович забывал о своей интеллигентности и начинал отпускать сальные шуточки, звонко хлопать мать по бедру, и, радуясь её смущению, гримасничать. Нине он совал конфеты, всегда либо растаявшие, либо с белым налётом и запахом стеариновой свечки. После трёх-четырёх рюмок, когда мать умоляющим шёпотом начинала выговаривать ему за то, что он много пьёт, Белкин вдруг становился зол, глаза у него темнели, на красном потном лбу обозначалась глубокая складка. Сначала он ругался в пространство, просто, чтобы выплеснуть злобу, потом, стервенея и трясясь, закидывая в себя рюмку за рюмкой, начинал ругать мать и Нину, которую он называл 'байстрючкой'. Иногда доходило до страшного. Как помешанный, Белкин метался по комнате, срывал занавески, громил полки, бил посуду. Один раз он швырнул в мать радиоприемником, но, к счастью, был слишком пьян и промахнулся.
В тот раз они с матерью выскочили на мороз едва одетые. До смерти напуганная, Нина просто забыла надеть колготки, которые так и остались сохнуть на батарее, и бежала по улице в сапогах на босу ногу. Мама заметила это не сразу. Ей пришлось ловить попутку, а в те годы это было совсем небезопасно. К счастью, на Суворовском нашёлся хороший человек, который согласился довезти их домой без оплаты. По пути он всё успокаивал мать, дрожащую от холода и пережитого страха, пытался шутить и развлекал Нину рассказами о своей дочери. Она запомнила только, что он работал следователем. Ей очень хотелось верить, что это был Крайнов. Спросить у него, не он ли это был, она так и не решилась.
Через тёмную прихожую, то и дело натыкаясь на обувь, коробки и тюки, Нина вступила в маленькую грязную кухню. Она больше всего ненавидела именно первые часы, когда люди взвинчены страшной новостью, но происходящее ещё кажется им страшным сном, который вот-вот должен закончиться. Смирение, страшное, пригибающее к земле, как град, что побивает тонкие цветочные стебли, приходит много позже и не ко всем. Эти первые удушающие часы приносят с собой инфаркты и панические атаки, истерики и ссоры, литры кофе и десятки сигарет.