Знаки безразличия
Шрифт:
Крайнов вышел из гостиницы. Холодное осеннее утро переливалось острыми гранями инея. Под ногами похрустывал тонкий ледок. По небу, щедро подкрашенному мазками позднего рассвета, неслись рваные комья облаков.
Нина торопилась ему навстречу через улицу. В каждой руке у неё было по бумажному стаканчику, пальто не застёгнуто, на лице привычная виновато-усталая улыбка.
– Хотите кофе?
– спросила она вместо приветствия.
– Татьяна сказала, лучший в городе.
Погружённый в свои мысли Крайнов спросил, принимая стаканчик:
– Какая Татьяна?
–
Они пили кофе молча: Нина маленькими, осторожными глотками, Крайнов - торопясь и обжигаясь. Покончив с кофе, он искоса взглянул на девушку. Она смотрела туда, где в створе проспекта, невидимая отсюда, лежала Кама. Волосы Нины пушились и отливали золотом, на припухшей щеке розовел едва заметный след от подушки. Она выглядела совсем девочкой, хрупкой, легкомысленной идеалисткой, верящей в чудеса. Это было обманчивое и в то же время правдивое впечатление.
Крайнов подумал, что обычно сильными женщинами называют коротко стриженых бизнес-леди с крепкими холёными руками, которые выбирают себе партнёров на одну ночь и дважды в неделю занимаются боксом, а на самом деле сильная - эта маленькая женщина с чуть оттопыренной, словно от обиды, совсем детской нижней губой, с взлохмаченной чёлкой и усталыми мудрыми глазами человека, видевшего много смертей. Маленький солдат добра, - подумал он и сам усмехнулся натужному пафосу этой фразы.
Подъехала 'волга'. За рулём был Колян: всклокоченный, злой, он выскочил из машины и начал пинать заднее колесо. На Нину он даже не взглянул. Крайнов почувствовал напряжение между водителем и Ниной, но ничего не сказал.
Утренние улицы были неожиданно пустынны, только по Пионерскому проспекту к заводу шли усталые, толком не проснувшиеся люди. На пешеходном переходе им попалась девочка-подросток: весёлая, круглолицая, одетая, как все подростки, слишком легко и небрежно: очень короткая юбочка, расстёгнутая куртка из потёртого козжама, на голове ярко-розовые наушники. Стоя у кромки тротуара, она притопывала в такт музыке тонкими ножками, обутыми в розовые же кроссовки. Её расслабленный, спокойный взгляд лениво скользнул по капоту 'волги', по помятому лицу Коляна. Светофор переключился на зелёный, и она, высоко задирая острые колени, побежала через едва видимые на влажном асфальте полоски 'зебры'.
Повернувшись к Нине, Крайнов встретил её тяжёлый взгляд и понял, что она думает о том же: беспечные девочки ходят по одним улицам с ним.
Сквер перед театром был безлюден. Голые кусты зябко дрожали на пронизывающем ветру, свободно гулявшем над свинцовым полотном Камы. Чайки бестолково метались над холодной водой. Вдоль берега шла электричка, её красно-серые бока мелькали в прорехах облетевших деревьев.
Стены театра, покрытые слоем пыли и сажи, казались замшевыми. Массивная деревянная дверь открывалась тяжело, со скрипом, - удивительное пренебрежение к интересам маленьких зрителей. В небольшом фойе было сумеречно: основное освещение погашено, только две лампы, напоминавшие прожектора, выхватывали из бархатной тьмы стенды с фотографиями и унылыми выцветшими куклами. В лучах прожекторов танцевали пылинки.
Нине стало не по себе. Она никогда особенно не любила кукол, их неживые лица, блестящие
Откуда-то из глубины фойе раздалось шарканье и покашливание, и в луче прожектора появилось вытянутое, необыкновенно худое старушечье лицо с кичкой седых волос над ним. Её черный халат сливался с темнотой, и от этого казалось, что голова плывёт в воздухе.
– Вы-и что хотели-и?
– жутко растягивая слова, спросила старуха без всякого приветствия.
– Спектаклей нет сейча-ас. Билеты в кассе-е.
– Следственный комитет, - коротко отрекомендовался Крайнов.
Кичка задрожала, лицо старухи враз переменилось: она заулыбалась, словно услышав приятную новость.
– Вы к Марине Викторовне, наверное-е, - залопотала она и задвигалась, то пропадая, то снова появляясь в луче холодного света.
– К директору.
– Сейча-ас, - и старуха растворилась во мраке.
– Странное место, - почему-то шёпотом сказала Нина.
– Пугающее.
– У страха глаза велики. Место как место.
В фойе вспыхнул свет, и Нина, вздрогнув, зажмурилась. Старуха, успев снять халат, стояла в полукруглой арке возле гардероба. На ней был балахон с портретом известного рокера. От многочисленных стирок изображение потёрлось, и казалось, что это не живой человек, а череп пялится пустыми глазницами.
– Вас жду-ут, - торжественно, как дворецкий в английском замке, провозгласила старуха. Её бледный подбородок почтительно дёрнулся.
Марина Викторовна Штерн приняла их в своём кабинете: маленьком, пыльном, доверху набитом куклами. Сидя на диванчике напротив директрисы, Нина размышляла, какие должны быть у неё крепкие нервы, чтобы целый день терпеть взгляды стеклянных и пластмассовых глаз. Директриса и сама напоминала куклу: маленькая, жилистая, с ярким румянцем на щеках и большими голубыми глазами навыкате. Даже сейчас, на пороге старости, она была всё ещё очень миловидна, только крючковатый нос с бородавкой на кончике её немного портил.
– Вы по поводу Общества друзей театра?
– спросила она, устроив гостей на диване, для чего ей пришлось скинуть на пол десяток-другой тюков с какими-то тряпками.
В банке на окне кипятилась вода, и сквозь выгнутое стекло желтоватый кипятильник казался диковинным глубоководным змеем. Директриса выдернула шнур из розетки и предложила чаю. Крайнов и Нина отказались. Марина Викторовна налила в большую кружку кипятка и опустила туда ситечко с заваркой.
– Да. Расскажите о тех, кто имеет к нему прямое отношение.
– Возглавляет Общество Володенька Рузанов. Хороший мальчик, художник, актёр, просто хороший человек. Я приготовила для вас личное дело, - уловив приятное удивление, отразившееся на лице Крайнова, она вдруг мгновенно переключилась с делового тона на кокетливый.
– Да, не без странностей, но кто сейчас без них...
– Какие странности?
– достаточно резко перебил её Крайнов.
– Ну, так, по мелочи, - немного обиженно продолжила Марина Викторовна.
– Живёт с мамой где-то на Нелидовской. Тридцать лет, жены нет... Мы тут, знаете, стали подумывать, что он... Ну, вы понимаете... Друг у него какой-то есть в Веретенье. Понимаете?