Знаки безразличия

Сизовяйнен Айна

– Понимаю, - кивнул Крайнов.
– Ещё какие-то странности замечали?

– Ну, понимаете, он, как куклами увлечётся, сущий ребёнок становится. Шить любит. Но, если об его странностях говорить, у нас же почти одни девочки ходят на кружок... В смысле, в общество... Так мамы только спокойнее от этого...

– Я понял. Вы полагаете, что Владимир Рузанов - гомосексуалист. Я не об этом говорю. Возможно, он проявлял интерес к каким-то девочкам?

– Он проявлял интерес ко всем девочкам. Но не в том смысле, который бы вас заинтересовал. У него

все были довольны, ни одна не уходила обиженной. Вы же знаете, какие у нас были девочки. Вы мать пропавшей Марго Алфимовой видели?

– Риты? Видел.

– У нас половина таких была! Владимир вёл работу с трудными детьми, понимаете?

– А вы девочек помните?
– вмешалась Нина.

Марина Викторовна взглянула на неё с раздражением, как смотрят на ребёнка, вмешивающегося в разговор взрослых:

– Разумеется, нет. Алфимову помню, потому что однажды её... кхм... мамаша заявилась сюда в состоянии... нестояния. Марго пряталась от неё в кабинете Рузанова. Был вызван детский инспектор, ну, ваш, из милиции.

– Из полиции, - машинально поправил Крайнов.
– Я понял. Рузанов никого не выделял, хорошо общался с девочками.

– Да, они по-доброму иногда над ним подтрунивали, но как-то, знаете, даже странно, как самые...
– она сделала паузу, подыскивая слова, - отпетые с ним становились такими хорошими, тихими девочками. Зайдёшь к ним, бывало, а они сидят в кружок, что-то мастерят, разыгрывают, смеются...

– На Рузанова никогда не поступало жалоб? Любых. Я имею в виду не только домогательства, но и любые жалобы.

Немного помедлив, Марина Викторовна ответила:

– Нет.

– Марина Викторовна, - чуть укоризненно начал Крайнов.

– Да, один раз было. Одна девочка... Обеспеченная, очень обеспеченная, взяла у родителей деньги и купила на них ткани, которые необходимы были Обществу для пошива кукол. Был небольшой скандал, мама девочки обвинила Рузанова, мол, он вымогает у них деньги. За него вступились все, кто мог. Эта дама из Амстердама, ха-ха, даже приносила извинения. Это всё, что я могу сказать. Думаю, вам лучше поговорить с ним лично.

– Мы поговорим. Обязательно. Кто помимо Рузанова имеет отношение к кружку?

– Кристиночка Морозкина, наша актриса, по образованию психолог. Широкой души человек, умница. Она показывает детям настоящее волшебство. Очень чуткая, добрая.

– Ещё?

– А что, женщины вас не интересуют?
– снова возвращаясь к кокетливому тону, спросила Марина Викторовна.

Крайнову вдруг стало неприятно.

– Марина Викторовна, я буду задавать вопросы, а вы - отвечать, хорошо? Спасибо.

– Алик Дынкин, тоже актёр. Этот участвует в Обществе скорее из-за того, что ему нравится блистать. Он красавчик, девочки им восхищаются. Женат, в прошлом году родился ребёнок. Порой ему не хватает глубины, но красивому мужчине это не всегда нужно, так ведь?

– Марина Викторовна!

– Молчу. Да, есть ещё Андрей Рогозин, он не сотрудник театра. Поэт, писатель, журналист. Талантище. Тоже

не скажу, что ему очень всё это нужно, но он у нас по другой причине, - и Марина Викторовна многозначительно приподняла брови.

– По какой же?
– уже не скрывая раздражения, спросил Крайнов.

– Его причину зовут Кристина, - пропела директриса.
– Он влюблён в Морозкину. Как мальчишка.

– Это всё?

– Всё. Больше у нас кружком никто не занимается.

– Понятно. Мы, с вашего позволения, к Рузанову. Нина, прихвати личные дела, на досуге изучим.

Уже выходя из кабинета директрисы, Нина зацепилась взглядом за одну куклу. Кукла висела в дальнем углу кабинета над сейфом и была полуприкрыта мочальными листьями папоротника. Это была злая фея или волшебница - чёрные волосы, чёрное платье, жёсткое лицо с крючковатым носом, увенчанным огромной бородавкой... Поразительное портретное сходство с директрисой Штерн, но какое злобное выражение застыло на кукольном лице!

– Какая кукла!
– вырвалось у Нины.
– Она такая... живая.

– А, да, ха-ха, - смутилась Марина Викторовна.
– Это наш кукольный мастер Антон Полукеев сделал. Его подарок на мой юбилей, - и она натянуто рассмеялась.
– Хорошенькая, правда?

Ася приподняла тяжёлую голову с влажной подушки. В подвале было душно и сыро, с потолка капал холодный конденсат, тихо шумел вентилятор. Ленка, лежащая на нижних нарах, разметалась во сне. Лицо у неё было спокойное, губы чуть тронуты улыбкой. Наверное ей снились хорошие вещи. Сытая шавровская жизнь. Там, за пределами этого бункера, они бы даже не взглянули друг на друга - зачем себя обманывать? Ленка живёт в другом мире, где есть евроремонты и дорогие машины, частные школы и модные шмотки. Ася одевается на китайском рынке, не брезгует шаурмой, красит глаза тушью из ларька в подземном переходе.

И всё же что-то в ней было, в этой Ленке, отчего Асе совсем не хотелось её презирать. В ногах у Ленки кто-то зашевелился, и Ася повернула голову в ту сторону. Зойка. Не лезет к себе наверх, сидит, спрятав лицо в ладонях, и методично раскачивается. Плохо. Очень плохо.

– Зоя, - шёпотом позвала Ася.

Зоя подняла сухое, бледное лицо. То, что она не плакала, Асе не понравилось.

– Ты чего? Нехорошо тебе?

– Нет, - бесцветным, усталым голосом отозвалась Зоя.
– Просто вот так...

– Домой хочется, к родителям?

Зоя вяло кивнула.

– Да... Хотя они меня не любят.

– Кто они?

– Родители. Они, понимаешь, очень любят друг друга. Я им не нужна. Совсем. Наверное, они рады...

– У тебя отец свой?
– спросила Ася.
– Ну, родной?

Зоя опять кивнула - механическим, заученным движением, как китайский болванчик.

– Тогда глупости. У тебя и мама... Мама же не пьёт?
– и, дождавшись очередного кивка, убеждённо зашептала, - Так не бывает! Чтобы были нормальные родители - и не любили. Хоть один-то, блин, должен!