Золотое дно (сборник)

Личутин Владимир Владимирович

цами, сказал, взглянув на часы:

— Ну, тюх-тюлюх, я пошел, а то на автобус опоз­

даю. — И он еще раз через плечо взглянул на Понто­

нера, унося в себе внезапно вспыхнувшие полузабытые

ощущения. А Л изавета Чудинова, отпустив Федора,

не удержалась и сказала:

— Ну и поделом тебе, — и поспешила следом за

братом и сыном. А Понтонер, словно бы очнувшись, з а ­

кричал вслед:

— Сволочи! Думаете, помру? Я еще вас переживу,

я долго жить

буду. Я долго буду жить!

— Дурной какой-то, — глухо сказала мать. — Поиз­

мывается он еще надо мной, видит бог, поизмывается.—

И она суеверно оглянулась.

— Я ему тогда все зубы выколочу, — хрипло отклик­

нулся Геля, слыша, как всего его заполняет мелкая

противная дрожь.

— Помолчал бы хоть, герой тоже. Вам бы только

кулаки распускать. Дядю родного — в лицо... — внешне

сурово оборвала мать, чувствуя в душе успокоение.

И она еще плотнее придвинулась к брату, обняла его

за поясницу и впервые в жизни прошлась с ним по

пыльной жаркой улице до голубенького раскаленного

автобуса с забитыми фанерой окнами, до потных взбу­

дораженных людей, которые, разгорячась, лезли в уз­

кую шель машины.

— Ты не пехайся, Кронюшка, тридцать километров

и на ногах выстоишь, зато меньше трясти будет. — Она

Ю Зол отоО ш о

289

обняла его за жилистую бронзовую шею, пригнула к

себе, потерлась щекой о братнево колючее лицо и ска­

зала вдруг, наливаясь неожиданными слезами:

— Кронюшка, брательник, давай как ли поближе

быть друг к другу. Д авай породнее быть, ладно?

Л изавета Чудинова всхлипнула, ее курносый ма­

ленький носик жалобно шмурыгнул, и все невольно

засмеялись, и она, оглянувшись, тоже улыбнулась, а по­

том засмеялась дребезжащ е, быстро обсыхая и светлея

лицом.

— Ну поди давай, поди. Останешься еще от авто­

буса, — подтолкнула она брата, и Кроня Солдатов,

дружески хлопнув племянника по плечу, крикнул:

— Приедь как ли, не забывай Снопу! — и сунулся

на последнюю ступешку автобуса, дверка с хрипотцой

вздрогнула, показалась толстая блестящ яя палка рыча­

га и вдавила дядю Кроню в переполненную душную

утробу. Еще из-за фанер, упруго отгибая их, тянулись

руки и прощально махали, мелькали что-то кричавшие

рты... Потом пыль занавесила автобус, и он лихо по­

катил, встряхиваясь, и еще долго видно было всем ос­

тавшимся, как, заж атая дверью, дергается дядикронина

дерматиновая сумка, которую

он безуспешно пытался

втащить внутрь.

А Геле вдруг стало так одиноко, что он готов был

заплакать. Не дожидаясь матери, он пошел угором до­

мой, почему-то замедляя шаги и все ожидая увидеть

Понтонера, злого и с топором в руках. М ать догнала

его около калитки, и, видно, неясный страх сына пере­

дался ей, потому что она неожиданно сказала:

— Ну зачем ты, Геля, его так? Он ведь мстить нач­

н е т .— Но Геля смолчал, только нервно шевельнул пле­

чом, узкими сенями прошел в комнату и встал столбом

посреди нее, словно бы недоумевая, почему он здесь;

потом так же потерянно, растирая ушибленные козанки

пальцев, сел за стол. Он слышал, как наплывает, скап­

ливается в его душе неотвратимое чувство одиночества,

и, закры вая лицо ладонями, вдруг спросил с болью в

голосе:

— М ама, почему я такой урод?

Мать не уловила, о чем сказал сын, но в его голосе

расслыш ала что-то знакомое своему состоянию, пере­

житому ранее, потому сразу напряглась душой, даж е

290

внутренне испугалась и стала торопливо подыскивать

единственные материнские слова, которые могли бы

утешить его.

— Все ладом будет, все хорошо, сыночек мой, ми­

лый ты мой мальчик. — И ее ладонь робко зависла над

головой сына, словно мать не реш алась погладить его.

12

Мать возилась на заулке, прикладывала в полен­

ницу дрова; в окно Геле видно было, как она останав­

ливалась, словно бы в изумлении, и, щурясь, всматри­

валась в вечереющее солнце, что-то отыскивая в нем,

и смутная добрая улыбка блуж дала по ее лицу. Мать

была в одном легком сарафанчике и из окна казалась

девчонкой, кукольно легкой, сотканной из прозрачного

солнечного материала. Вдруг она вздрогнула, встала

в тень поленницы, словно бы спряталась от солнца, и

сразу оделась в густые вечереющие сумерки, постарела

лет на сорок. На задворках раздались крики, там, на­

верное, снова начиналась война: что-то бубнил Федя

Понтонер, не сказавший за всю свою жизнь ни одного

громкого слова, но сейчас в его голосе сквозила угроза,

и чисто по-бабьи, заглуш ая криком голос рассудка,

боль и растерянность, вопила Талька:

— Он меня бить еще!.. Растутыра хренова, глот!

Подавись своим житьем! Пойду всем расскажу, какой