Золотое дно (сборник)

Личутин Владимир Владимирович

Герман и озяб спиной.

— Может, живой?— снова со странной надеждой

сказала за спиной мать. Герман очнулся, вздрогнул,

внимательней пригляделся к отчиму, и даже помере­

щилось на миг, что отчим морлнул неплотно прикрыты­

ми глазами, а сквозь коричневые веки сочится живая

голубизна.

— Да не...— саму себя опровергла мать.— Ферша-

лица Дуська обследовала, говорит, от сердца.

«И я так же мог лежать»,— снова подумал Герман

и, насильно отвлекаясь

от навязчивой мысли, спросил,

не отрывая взгляда от отчима:

— Что делать-то, скажи?

— Могилку бы надо, Герман. Могилку...

Анисья говорила монотонным ватным голосом, слов­

но и сама готова была лечь и тут же умереть, и от ма­

143

териных покор,но-равнодушных слов у Германа еще

больше мерзла спина. Он повернулся и пошел прочь,

но еще слышал, как стонала у гроба Анисья:

— Меня бы казнить, боженька. Ты пошто святого

человека забрал? Это меня бы, беспуту, господи...

•

*

*

Мартына Петенбурга хоронили тридцатого июля.

С утра накрапывал дождь, деревня намокла и казалась

траурно-черной. Мартын плыл в воздухе, на плечах лю­

дей. Старухи, как грачи, неутомленно и покорно шеп­

тали:

— Экого человека господь прибрал...

— А уж не обидел. Не, никого не обидел.

— Вое бы эни, дак не так бы и жили.

— Анисьюшке-то каково. Ж ила как у Христа за

пазухой.

Главный бухгалтер шел за гробом и нес войлочную

подушечку с орденами. Вызвался сам, а сейчас страдал,

клял себя и покойника. Сверху назойливо капало на

голову, стекало по щекам и неприятно холодило шею.

«Поскорей, что ли, зарыть, да и дело с концом. Все

одно...»— подумал главный бухгалтер, не испытывая к

покойнику особых чувств, но устыдился таких тайных

мыслей и в собственное оправдание добавил шепотом:

— Того свету не обойдем. И нас когда ли...

Руки затекли, и он поправил подушечку, задирая

ближе к подбородку, будто хотел закрыться ею от

дождя. Красные звезды, омытые сыростью, темно поба­

гровели, словно налились кровью. Подушечка была бе­

лой: никто не догадался обшить ее красным материа­

лом, а когда хватились, было уже поздно.

— Настрадался, сердешный...

— Наробился... Бывало, в председателях-то бежит

по деревне в опорках на босу ногу, только штанины за­

виваются. «Бабоньки, бабоньки,— кричит,— не осироти­

те! Работа киснет».

— У них у всех к работе руки лежали, такой уж

род. И Парамон-то экий ж е был.

Тут огибали дом Тяпуевых, на мостках— все семей­

ство, а чуть обочь сам Иван Павлович, похожий на рас­

144

трепанного воробья, какой-то помятый весь, словно бы

больной. Бабы шептаться перестали, загляделись, на­

толкнулись на Анисью, та подняла голову и встретилась

глазами с Иваном Павловичем. Тяпуев отвел взгляд,

и когда процессия миновала, пристроился с краешка.

Люди не шли навстречу похоронам, а поджидали возле

своих изб, и черная грустная толпа втягивала их в себя,

разрастаясь и тучнея; дождь перестал, но набухшие ту­

чи волоклись по самым людским головам.

Иван Павлович отряхнулся, натянул шляпу потуже

на лопухастые уши, бабьи плечи оттянул назад и про­

гнулся в пояснице. Неприятно-пронзительным взглядом

он прострелил толпу насквозь и пристально вгляделся в

того, кто плыл над людьми. Что-то суеверное кольнуло

в груди, и Тяпуев вдруг смутно забоялся смерти, пред­

ставив, что когда-то и его вот так же вознесут над го­

ловами. Д а нет, пожалуй, не вознесут: шишка по треть­

ему разряду — вот кто он, да и в городах, ежели по

совести сказать, и самое большое начальство не тас­

кают, нынче все на машине, чтобы поскорее спихнуть.

И что-то, похожее на зависть, шевельнулось в душе.

Иван Павлович оглянулся, прошелся взглядом по

лицам: хотелось знать, не наблюдает ли кто за ним.

Снова вспомнил недавний, такой сумасшедший день.

«Урод проклятый сунулся, кто и взрастил такую зара­

з у — голова не на том месте!» — честил Тяпуев Колю

Базу.

А голубой городок надвигался; он выстроился когда-

то на вершине сухого холма, поросшего можжевельни­

ком, и был виден издалека. Строился он не враз, а мно­

гие столетия. Сначала был белый от крестов, потом —

посеревший от веков и дождей; нынче каждую могилу

обносили оградкой, которую покрывали в небесный цвет.

Люди ложились сюда навсегда, но — странное дело —

кладбище не разбухало, не разбежалось по склонам, а

по-прежнему умещалось голубеньким гнездом, много­

этажным поселением.

Герман шел вслед за пробой и придерживал мать:

она опала сыну на плечо и едва волочила ноги, сразу

обессилев и одрябнув телом. Поднимались в затяжную

гору, гроб накренился, и Герману было хорошо видно

усохшее лицо отчима. «За что же мать любила его?