Золотой ребенок Тосканы
Шрифт:
— Сырую репу? — Он поморщился.
— Конечно. Она же вкусная. Свеженькая, хрустящая. — Она положила принесенный корнеплод на упавшую балку. — Ты уже спускался туда?
— Нет, ждал тебя. Хотел совершить открытие вместе.
— Я прихватила еще одну свечку. Там будет очень темно. — Она взволнованно улыбнулась ему. — Ты готов? Мне так любопытно, что мы найдем.
— Вероятно, подвал, где монахи хранили свои старые молитвенники, хлам и ненужную мебель, — усмехнулся Хьюго.
— Ну, вот еще! Это же подземелье часовни. Там может быть гробница
— Только голову? А что случилось с телом? Она была обезглавлена?
— Нет, ее голову взяли после того, как она умерла, и положили в золотой ларец, украшенный хрусталем. Всякий может видеть, что головы чудесным образом не коснулось тление. По молитве у реликвии совершаются чудеса!
— Бедная святая Екатерина, — сказал он. — Я рад, что никогда не стану святым. Я бы не хотел, чтобы мою голову отрезали после смерти.
Его шутка заставила ее засмеяться. Она хотела было шлепнуть его с деланным возмущением, но близость минувшей ночи будто растаяла, и Софии сделалось неловко.
— Дай зажигалку, пожалуйста. — Она зажгла свечу. — Я пойду первая и посмотрю, все ли ступени целы.
— Осторожнее, — предупредил он, но она уже спускалась во тьму.
— Все в порядке, — донеслось до него. — Ступеньки не слишком крутые и достаточно крепкие. Держись за стену, когда будешь спускаться. Иди потихоньку.
Он следовал за ней шаг за шагом, чувствуя твердую холодность каменной стены под своей ладонью. Он услышал, как она ахнула, но так сосредоточился на том, чтобы не потерять равновесие и заставить свою поврежденную ногу удерживать вес, что смотрел лишь под ноги, пока не достиг пола. Он выдохнул облегченно, посмотрел вверх и увидел, что удивило ее.
Это была прекрасная маленькая часовня, крипта, с резным сводчатым потолком. Форма стен напоминала усыпальницу, — по-видимому, это была гробница давно умерших монахов. Внизу, у самых ступеней, лежало несколько толстых обломков каменной плиты. София высоко держала свечу, стараясь, чтобы свет достигал дальних углов. В противоположном конце обнаружился алтарь, на котором стояло высокое и очень реалистичное распятие. В нишах были святые, а на стенах висело несколько больших картин.
— Вот почему немцы так и не ограбили эту часовню, — сказала София, осветив свечой куски плиты вокруг ступеней. — Смотри. Эта плита прятала вход на лестницу сверху, а теперь она разбилась. Сюда могли подолгу не заходить. А может, у монахов был потайной ход из других зданий.
Она шла впереди, разглядывая стены.
— Ты только посмотри! — София поднесла свечу к одной из картин. — Разве это не прелесть? Здесь изображены три волхва, которые пришли навестить младенца Иисуса. — Она двинулась дальше. — А вот и святой Себастьян, бедняга.
От этой картины Хьюго отвел взгляд. Чувствовалась рука мастера, но изображение тела, привязанного к столбу и утыканного стрелами, было слишком натуралистичным.
— Должно быть, они очень старые, — сказала София.
— Да. Ренессанс. Интересно,
— Разве это не удивительно? Работы мастеров прямо здесь, и мы единственные, кто знает о них.
— Да, — согласился он. — Удивительно.
В порыве эмоций София коснулась своей ладонью его руки, посмотрела на него и улыбнулась.
— Я рада, что мы вместе пережили это.
Он отчаянно хотел обнять ее и поцеловать, но вместо этого просто улыбнулся в ответ. Они продолжили идти вдоль стены, София изучала каждую гробницу и читала вслух латинские надписи, а он переводил их.
— Альберт Максим, настоятель с 1681 по 1696 год, — произнес он.
— Ты такой образованный человек, — восхитилась она. — Латынь знаешь.
— Даром, что ли, я целых семь лет ломал об нее язык в школе. Но ваша месса тоже на латыни. И ты говоришь по-итальянски, а это очень близкие языки.
Она пожала плечами:
— Я не особо понимаю, что говорит священник. И когда отец Филиппо отпускает мне грехи после исповеди, я понятия не имею, что он отвечает: что меня простили или что я сгорю в аду.
— Ты рассказала ему о том, что ходишь ко мне?
Она замялась:
— Нет. Только то, что я нашла тебя и помогла тебе — один раз. Но не о том, что я хожу к тебе каждый день и приношу еду. Потому что это ведь не грех, не так ли? Иисус сказал, чтобы мы кормили голодных и привечали гостей, вот я и делаю и то и другое.
— Совершенно верно. — Он двинулся дальше. — Посмотри сюда, — позвал он Софию, остановившись у маленькой двери, утопленной в стене. — Ты была права. Есть и другой путь в крипту. Эти лестницы, похоже, были замурованы целую вечность.
— Давай откроем. Посмотрим, куда она ведет. — Она потянулась к ручке вперед него, подергала, но дверь не поддалась.
— Заперто, — разочарованно протянула она. — А так интересно, что за ней!
— Куда бы она ни вела, теперь там только обломки, — сказал он и отошел.
София продолжала сверлить взглядом дверь, словно это могло ее открыть, затем вздохнула и тоже отошла, следуя за Хьюго. В тыльной части крипты находилась замысловатая резная каменная перегородка, а за ней — небольшой боковой придел с алтарем, накрытым алтарной тканью, и с аналоем перед ним. Над алтарем висела еще одна картина. София подняла свечу, и на этот раз ахнули они оба.
Это была небольшая картина в позолоченной раме. Тема была ожидаемой: младенец Иисус на руках своей матери. Но она была совсем не похожа на все те картины эпохи Возрождения, какие Хьюго доводилось видеть раньше. Вместо обычного для тех времен стилизованного ребенка с пропорциями уменьшенной копии взрослого, с невыразительным слишком зрелым лицом, на этой картине был изображен настоящий младенец. У него было круглое личико, окруженное облачком золотых кудряшек, сияющее от радости. Он тянул пухлые ручки к двум очаровательным херувимам, их крошечные крылья трепетали, и они парили вне его досягаемости, словно дразня его.