Золотой век
Шрифт:
— Возможно ли, Боже! Стало быть, Серебряков…
Князь Полянский не договорил; страшная бледность покрыла его лицо.
— Что же, он утонул нарочно или его кто утопил?
— Это, князь, теперь неизвестно, но следствие, вероятно, откроет.
— Боже, какое горе, какое горе, погиб во цвете лет, когда счастье только хотело ему улыбнуться.
— Успокойтесь, князь, не тревожьтесь, вам его не воскресить.
— Да, да, разумеется. Если бы это было, господин бригадир, во власти человека, то я отдал бы все, до последней
— Стало быть, погибший офицер был близок вам?
— Да, близок. Вам что же, собственно, надо, господин бригадир, вы приехали только затем, чтобы сообщить мне о несчастии, или за чем другим?
— Видите ли, князь, ее величеству императрице угодно, чтобы вы взглянули на утопшего и дали бы письменное удостоверение, что утопленник не кто иной, как офицер Серебряков.
— Вот что. Вы говорите, господин бригадир, на это воля ее величества, а я всегда был верным слугой и исполнителем воли и желаний моей государыни. Когда надо мне ехать? — твердо проговорил князь Полянский.
— Сейчас, князь, со мною.
— Едемте!..
VI
Князь Полянский в сопровождении бригадира Рылеева прибыл в полицейский дом; там, в часовне, лежал утопленник, которого принимали за Сергея Серебрякова.
Князь Платон Алексеевич, взволнованный, бледный, приблизился к гробу и стал пристально вглядываться в искаженные и опухшие черты лица утопленника.
— Что, князь, находите ли вы сходство утопленника с гвардейским офицером Серебряковым, вам хорошо известным? — спросил обер-полицмейстер Рылеев у князя.
— Нет, нет, это не он!
— Как, князь, вы не признаете утопленника за Серебрякова?
— Не признаю! — твердым голосом ответил князь Платон Алексеевич.
Рылеев побледнел; он боялся этого ответа и никак его не ожидал.
«Опять пойдет работа, опять розыски этого офицеришки; я думал, он утоп, оказывается — утоп, да не он», подумал начальник полиции.
— Вы вглядитесь, князь, в лицо утопленника, вглядитесь хорошенько, — дрожащим голосом посоветовал бригадир князю Полянскому.
— По лицу трудно узнать.
— Трудно, трудно… как же вы признали, ваше сиятельство, что этот утопленник не Серебряков?
— Достоверно я и не могу отрицать, что это не Серебряков… по лицу не узнаешь, не отличишь. Вы, я думаю, господин бригадир, сами это хорошо понимаете! — несколько подумав, проговорил князь Полянский.
— Совершенно верно изволите сказать, ваше сиятельство, по лицу утопленника никак нельзя признать. А судя по вашим первым словам, вы… вы признали его за Серебрякова.
— Вы, кажется, начинаете ловить меня на словах, господин бригадир?
Неудовольствие и досада появились на лице старого князя.
— Не имею, князь, к тому ни малейшей нужды.
— Не признал я, господин бригадир, этого утопленника за Серебрякова
— Как по волосам?
— Да так… У Серебрякова на голове волосы были русые, а у утопленника, как вы сами видите, — рыжие.
— Это ничего не значит, князь, это ничего не значит.
— Вот как…
— Да, да… волосы у утопленника могли порыжеть от воды.
— Простите, господин бригадир, я не знал, что от воды могут порыжеть волосы.
Князь Платон Алексеевич не мог не улыбнуться.
— Как же, как же, князь, рыжеют.
— В первый раз слышу.
— Не в том дело, князь…
— А в чем же?
— Вам надо признать утопленника за Серебрякова, князь.
— Вот что… даже надо!
— Да, да, князь, ваше сиятельство, надо.
— А если я не признаю?
— Тогда без ножа голову с меня снимете.
— Я вас, господин бригадир, не понимаю, — с удивлением произнес князь Платон Алексеевич.
— А вот потрудитесь выслушать меня, ваше сиятельство…
— Говорите, говорите.
— Видите ли, князь, розыски этого Серебрякова вот где сидят у меня… — при этих словах бригадир Рылеев похлопал себя по жирной шее. — Поверите ли, от еды и питья отбили меня эти розыски… которую ночь не сплю, усну малость, так и во сне мне снится Серебряков. Государыня императрица изволит гневаться за медленные розыски, а где я найду этого… этого офицеришку, не будь он лихом помянут… Что мне, прости Господи, родить его, что ли?.. — как-то нервно вскрикнул начальник полиции и принялся бегать по часовне.
— Теперь я понимаю, господин бригадир, зачем вам надо, чтобы я признал утонувшего за Серебрякова, — с неудовольствием проговорил князь Полянский.
— Понимаете, князь? Тем лучше, тем лучше.
— А как, бригадир, вы назовете мой поступок, если я признаю в утопленнике Серебрякова?
— Ваш поступок будет… будет…
— Неблагороден, хотите сказать, так, господин бригадир?
— Боже избави, князь, у меня и в помышлении сего нет.
— Напрасно, господин бригадир, надо называть все своим именем… Что чего стоит.
— Так, так, ваше сиятельство… А к бумажонке вы изволите приложить свою руку? — заискивающим голосом проговорил начальник полиции.
— К какой бумажонке?
— А которую мы сейчас напишем; она будет гласить, что вы, князь, в утопленнике признаете гвардейского офицера Сергея Серебрякова.
— Такую «бумажонку» я никогда не подпишу.
— Почему же? — растерянным голосом спросил у князя Рылеев.
— Я уже говорил вам почему.
— Ваше сиятельство, пожалейте меня! Если вы не подпишете, то мне хоть в петлю полезай, — начальник полиции чуть не плакал. — Что же теперь я скажу государыне? Ведь я рапортовал ее величеству, что из реки вытащили Серебрякова. Мне ведь придется пропадать, меня со службы выгонят, еще, пожалуй, под суд отдадут… Ну, чего, князь, вам стоит подписаться!