Золотой век

Дмитриев Дмитрий Савватиевич

— Вот в этом-то вы, государь мой, и должны извиниться.

— Я уже, князь, просил у вас извинения.

— У меня да… Но вы должны извиниться перед княжнами…

— Лишняя церемония, князь…

— Вы должны, понимаете ли, должны…

— Этого долга я не признаю… Довольно, князь, вы поезжайте своей дорогой, а я поеду своей, — спокойно проговорил помещик Пустошкин.

— Если вы не станете извиняться, то я вас заставлю! — запальчиво крикнул князь Платон Алексеевич.

— Заставите… неужели силою?..

— Да, силою…

—

Плохо же, князь, вы меня знаете… Вот что я вам скажу, нет такой силы, которая бы пересилила Пустошкина. Поэтому даю вам добрый совет — оставить меня в покое…

— Если вы не хотите извиняться перед княжнами, то я прикажу вас своим холопам бить плетьми! — гневно крикнул князь Платон Алексеевич.

— Что такое?.. Меня, Егора Пустошкина, плетьми?.. Ну, князинька, ты совсем рехнулся и не помнишь, что говоришь! Тебя надо окатить холодною водой, — совершенно спокойно и невозмутимо проговорил Пустошкин.

— Гей, возьмите и свяжите этого нахала!

Князь трясся от гнева и волнения.

Княжеские слуги, всегда покорные воле своего господина, стали было подходить к Пустошкину.

— Прочь! Кто дотронется до меня, уложу на месте! — крикнул Пустошкин, прицеливаясь из ружья; при этом он как-то пронзительно свистнул.

И вдруг человек двадцать пять лихих молодцов-охотни-ков со всех сторон окружили князя Полянского и его слуг; все они были вооружены с ног до головы.

— Ну, князь, ваше сиятельство, что же ты стоишь, повтори опять приказ холопам драть меня плетьми. Говорил я тебе, князинька, что я много сильнее тебя, так оно и вышло, — грубо промолвил Пустошкин и махнул рукой своим охотникам, давая тем знать, чтобы они отошли к стороне.

— Негодяй! — вырвалось у князя Полянского.

— Это слово, князь, советую взять назад.

— Негодяй сторицею!

— Князь! — бешено крикнул Егор Пустошкин. В его сильных руках сверкнул охотничий нож.

— Что, иль убить меня, разбойник, хочешь?..

— Зачем убивать… Я не в тебя, князь. Ты вот драть плетьми меня собирался, а я и мог бы всякую пакость тебе сделать, да не хочу. Не потому, что я боюсь тебя и твоих холопишек, а так… стих добрый на меня нашел… Вот, князь, я и задумал за твое зло отплатить тебе своим хлебом-солью… Покорно прошу на ночлег в мою усадьбу, отведать моего хлеба-соли, — при этих словах, произнесенных полунасмешливо-полусерьезно, Егор Пустошкин снял шапку и низко поклонился князю.

— Что это значит? Ты еще имеешь дерзость приглашать меня к себе?

— Дерзости, князь, ваше сиятельство, я нисколько не нахожу, — ты русский дворянин, и я тоже не холоп, и брезговать тебе моим домом и моим хлебом-солью нечего. Прикажи кучеру повернуть назад, налево будет дорога в мою усадьбу.

— Ты, наглец, с ума сошел!.. Тебя я не знаю и знать не хочу и в усадьбу к тебе не поеду, — решительным голосом проговорил князь Платон Алексеевич.

— Не поедешь, так повезут, — спокойно промолвил Пустошкин.

— Насильно повезешь, что ли?

— По

доброй воле не поедешь, так повезем гостей силою. У меня, князь, таков обычай, что захочу, то сделаю. Хоть ты кол на моей голове теши, а я все же на своем поставлю.

— Ну, на этот раз не поставишь!

— Ой, князь, поставлю. Ведь Егорка Пустошкин — отпетый парень, ему все нипочем.

— Я прикажу стрелять, — горячился князь Полянский.

— Напрасно только будешь людей губить. Прикажешь стрелять ты, и я прикажу. У тебя всего пять-шесть ружей наберется, а у меня их здесь десятка два будет. На какой стороне сила, ну-ка, раскуси? Стоит мне свистнуть, и все твои холопы будут мигом перевязаны. Да стрельбою ты еще напугаешь княжен, так не лучше ли тебе по своей доброй воле ко мне в гости ехать.

— А, я теперь догадался, ты атаман, а это твои разбойники. Ты нарочно заманиваешь меня в свое логовище, чтобы ограбить.

— Эх, хоть ты и князь, а смекалка-то у теоя не княжеская. Если бы я захотел тебя ограбить, то ограбил бы здесь и не стал бы тащить к себе. Ну, довольно растабарывать, прикажи, князь, повернуть своих коней ко мне в усадьбу, — властно проговорил Егор Пустошкин.

Этот голос испугал не только княжеских дворовых, но даже как-то невольно заставил вздрогнуть и самого князя Платона Алексеевича.

Пришлось князю Полянскому покориться самодуру Пустошкину, потому сила была на его стороне.

Находившиеся в дороге с князем слуги были плохо вооружены, притом их было вдвое меньше охотников Пустошкина.

Князь Платон Алексеевич подошел к экипажу, в котором находились испуганные княжны, и приказал кучеру повернуть обратно.

— Брат, скажи, видно, на нас разбойники напали. Мы… мы погибли? — дрожащим голосом спросила княжна Ирина Алексеевна.

— Нет, нет, успокойтесь. Это не разбойники.

— Зачем же мы едем назад?

— Мы едем в усадьбу к тому помещику, который повстречался с нами.

— Он не разбойник?

— Да нет, нет.

— Папа, милый, не езди к нему, не надо. Я, я боюсь его, — проговорила отцу княжна Наташа. Она так перепугалась этой встречи, что никак не могла прийти в себя.

— Почему же не ехать, Наташа? Мы там переночуем, ты отдохнешь. Уже ночь, надо же где-нибудь ночевать.

Князь Платон Алексеевич не говорил дочери и сестре, что его принуждают ехать к незнакомому человеку в усадьбу; он опасался, чтобы не встревожить еще более княжен.

Лошадей князя Полянского повернули обратно; тут повстречались с двумя тройками Егора Пустошкина.

Одна тройка, очевидно, была для самого Пустошкина, так как лошади и телега были лучше, а на другой сидели дворовые охотники; некоторые из них были верхами. Верховые вели целые своры собак.

— Не желаете ли, князь, в мой экипаж? — предупредительно проговорил Пустошкин, показывая на свою тройку и переходя с грубого «ты» на вежливое «вы».

— У меня свой есть, я не привык на чужих конях ездить.