Золотой век
Шрифт:
За несколько верст до Киева императрица Екатерина Алексеевна пересела из дорожной кареты в городскую и въехала в город, окруженная блестящей свитой, через триумфальные ворота, при звоне во все колокола и при музыке.
Для государыни был построен в Киеве великолепный дворец.
В Киев, принявший праздничный вид, прибыло много народа, а также и иностранцев: всем хотелось видеть великую монархиню. Иностранцев «привлекала сюда новость и величие зрелища: победоносная царица, великолепный двор, богатая и воинственная аристократия, гордые, роскошные князья и вельможи, купцы в длинных кафтанах, с огромными бородами, офицеры в различных мундирах;
«Весь Восток собрался здесь (в Киеве), — пишет граф Сегюр, — чтобы увидать новую Семирамиду, собирающую дань удивления всех монархов Запада. Это было какое-то волшебное зрелище, где, казалось, сочеталась старина с новизной, просвещение с варварством, где бросалась в глаза противоположность нравов, лиц, одежд самых разнообразных».
На императрицу Киев произвел невыгодное впечатление, — «она была недовольна Киевом, государыню поразил невзрачный вид зданий, грязные немощеные улицы. Императрице было досадно, что в Киеве не позаботились об украшениях, которые она встречала во время приезда в городах, гораздо менее значительных.
Киев и другие южные губернии в то время находились в ведении фельдмаршала Румянцева-Задунайского.
Государыня поручила графу Мамонову дать понять старику фельдмаршалу ее неудовольствие относительно невзрачности Киева.
Граф Мамонов осторожно намекнул Румянцеву-Задунай-скому, что императрица ожидала найти Киев в более лучшем состоянии.
Граф Румянцев-Задунайский почтительно выслушал это замечание и ответил такими словами:
— Скажите, граф, ее величеству, что я фельдмаршал ее войска, что мое дело брать города, а не строить их, а еще менее их украшать.
Узнав ответ старика фельдмаршала, государыня с улыбкой промолвила:
— Фельдмаршал прав; пусть же о «продолжает брать города, а мое дело будет их украшать.
«Сегюр там же упоминает о бросавшейся в глаза разнице между внешним видом губерний, которыми управлял Румянцев, и прочими. Он, однако, замечает, что причиной этого обстоятельства была интрига Потемкина, желавшего выставить свои заслуги в выгодном свете, тратившего на управление вверенных им губерний громадные суммы и прилагавшего старание к тому, чтобы Румянцев был лишен средств, необходимых для приведения Киева и прочих мест в надлежащее состояние».
Императрица, желая знать мнение иностранных посланников относительно Киева, спросила у них, как им нравится этот древний город.
— Ваше величество, я не видал города прекраснее, величавее великолепного Киева, — ответил римскоимператорский посол граф Кобенцель.
— Откровенно говоря, это печальное место, где встречаются одни развалины и мазанки, — сказал английский министр Фицгерберт.
Граф де Сегюр был остроумнее их и так ответил:
— Ваше величество, Киев представляет собою прошедшее и будущее великого города.
Сама же императрица так писала о своем впечатлении, произведенном на нее Киевом: «Киев по своему положению есть место очень живописное. От прежнего его великолепия остались одни церкви. Четыре части города, находящиеся на горе и на долине, весьма обширны, но очень худо застроены. Однако же давно сей город не
Принц де-Лиль, пересчитывая знатных польских вельмож, кавказских князей, высокопоставленных духовных лиц, бывших тогда в Киеве, замечает, что даже Людовик XIV позавидовал бы Екатерине, если бы увидал пышность и знатность общества, окружавшего государыню в Киеве.
Во время пребывания Потемкина в Киеве шли приготовления к дальнейшему шествию императрицы; ему много было хлопот, так как государыня, выезжая из Киева, вступала в его наместничество; Потемкин готовился к приему государыни на Днепре, в Херсоне и в Севастополе. Времени на приготовление было достаточно, потому что зима стояла довольно суровая даже и в Киеве; мороз доходил до 20-ти градусов; надо было выжидать весны.
Князь Потемкин хоть и занят был приготовлением к дальнейшему, путешествию императрицы, но также находил время и для своих «амурных дел».
Он неотступно преследовал княжну Наталью Платоновну и не терял надежды на взаимность. Только благодаря любимице государыни, Марье Саввишне Перекусихиной, как уже знаем, Григорий Александрович на время оставил княжну в покое. Князь Потемкин бесился, избалованный женщинами и не знавший преград своим желаниям.
Княжна Наталья Платоновна оставалась недосягаема для могущественного Потемкина.
Десять лет добивался он взаимности, и все тщетно. Княжна была тверда как скала, сердце ее холодно ко всем ухаживаниям Потемкина.
«У этой княжны не сердце, а камень или кусок льда. Предо мной не могла устоять ни одна красавица, я играл женщинами, как шашками или пешками. И что же, княжна меня пересилила. Я, может быть, и достиг бы своей цели, если бы не эта старая ведьма, Перекусихина. Надо на время оставить княжну, а то Перекусихина и в самом деле пожалуется на меня государыне. Нет, не надо доводить до этого. Я никогда не чувствовал такого влечения ни к одной женщине, как к княжне… Ради Этого увлечения я даже не остановился и перед преступлением, и стоявший мне преградою Серебряков погиб. Зачем государыня взяла ее с собой?.. Я боюсь, не наделать бы мне каких глупостей, благодаря своему увлечению… Надо действовать осторожно, — узнает государыня про мое увлечение, она этого никогда мне не простит» — таким размышлениям предавался светлейший князь и фаворит Потемкин, по обыкновению лежа на диване.
Во время пребывания своего в Киеве он жил в Печерском монастыре, в отведенных ему кельях.
Князь был нервен, хандрил и вел в Печерском монастыре странный образ жизни. «Если кто, — пишет граф Сегюр, — поднимался в Печерский монастырь, чтобы посетить Потемкина, который там расположился, то подумал бы, что присутствует при аудиенции визиря в Константинополь. По врожденной ли склонности к неге или из притворного высокомерия, которое он считал уместным обнаруживать, он изредка показывался в фельдмаршальском мундире, покрытый орденами и бриллиантами, весь в шитье и в галунах, расчесанный, напудренный, но чаще всего ходил в халате на меху, с открытой шеей, в широких туфлях, с нечесаными волосами; обыкновенно он лежал, развалясь, на широком диване, окруженный множеством офицеров и значительными сановниками империи; редко приглашал он кого-нибудь садиться и почти всегда усердно играл в шахматы, а потому не считал себя обязанным обращать внимание на русских или иностранцев, которые посещали его».