Золотой век
Шрифт:
— Что, дочка, милая, сердечная, или тяжело и больно вспоминать? — вздохнув, промолвил Данило.
— Да, да… И больно, и тяжело… после расскажу…
— Ну, и не надо, не надо, Олюшка, не будем нынче, милая, горем да слезами отравлять наш большой праздник. Ты с нами, и больше нам ничего не надо…
— Завтра все я вам расскажу; ничего от вас не скрою… все узнаете…
— Хорошо, хорошо…
— А теперь ты, тятя, и ты, мама, скажите, что мой жених, что Тимофей, жив ли он, здоров ли? — тихо спросила Ольга.
Отец и мать ее молчали, понуря свои головы.
—
— Тимофей умер, — тихо ответила Марья Ивановна, подавляя в себе тяжелый вздох.
— Умер, умер, — горькие, неудержимые слезы полились из красивых глаз молодой девушки.
— Дочка милая, сердечная, не предавайся отчаянью, слезами не вернешь своего жениха, — проговорил Данило, утешая Ольгу.
— Давно ли умер Тимофей? — несколько успокоившись, спросила у отца Ольга.
— Спустя дня три, как ты пропала, и твоего жениха из Днепра вытащили.
— Стало быть, он утонул.
— Какой-то злодей убил его и тело бросил в реку.
— Кому же помешал Тимофей? Ведь он никому не сделал зла? О, отец, я догадалась, чье это дело! Я знаю, кому Тимофей служил помехой, — после некоторого размышления проговорила Ольга.
— Кому же, дочка, скажи?
— Черноусу мешал мой жених. Он, он, злодей, погубил меня и убил моего милого Тимофея.
— А, пожалуй, дочка, ты права. Черноус страшно злобился на Тимофея, да и на нас на всех он был озлоблен. Если и не он сам убил Тимофея, то наверное подговорил убийц, подкупил. Ну, да и его самого кара небесная постигла, — задумчиво промолвил Данило.
— Как, разве Черноус…
— Подох без покаяния, смертный час его постиг вдруг, с вечера не болел, не хворал, а утром на постели увидали мертвым.
— Да, да, тятя… Божий суд свершился… Небесное возмездие постигло злодея… Знай, тятя, и ты, мама, через него, проклятого, и я погибла; через него попала я невольницей в гарем, к турку-развратнику…
— Как, дитятко наше милое, Олюшка… Неужели ты была в гареме, сердечная! — с отчаянием воскликнули вместе Данило и Марья Ивановна.
— Да, мои родимые… три года там выстрадала… Что перенесла, что вытерпела!.. Татары в Киеве, тятя, схватили, свезли в Крым и там продали барышнику невольников… Барышник свез меня в Константинополь и продал в гарем — знатному турку…
— Бедная, злосчастная…
Марья Ивановна громко зарыдала и стала обнимать дочь.
Плакал и старик Данило, слушая рассказ о несчастии Ольги.
— Ну, полно вам, отец и мама, плакать… Видно, такова моя судьба злосчастная… Лихое время промчалось, и я опять с вами, мои милые. — Ольга стала целовать отца и мать, и свои слезы смешала с их слезами.
Ольга при этом рассказала своим отцу с матерью с малейшими подробностями о том, какую она вела жизнь, находясь в гареме у знатного турка; и о том, как спаслась из неволи с Серебряковым; молодая девушка рассказывала и о Серебрякове все то, что от него слышала.
Не скоро успокоились старик Данило и Марья Ивановна, выслушав рассказ дочери.
— Ты-то, господин офицер,
— Меня тоже продали, — ответил тот.
— Знаю, что продали, дочка про то сказывала. А за что или зачем?
— Я тоже служил помехою…
— Кому, кому?
— Одному знатному вельможе… имени я его покуда не назову… У меня была невеста княжна… Невеста, на мое несчастие, приглянулась всесильному вельможе. Ну, он и приказал продать меня в невольники, как раба…
— И это делается в России, под мудрым правлением великой царицы! — воскликнул удивленный Данило.
— Царица про то ничего не знает… Это преступление от нее скрыто.
— Твоя судьба походит, господин офицер, на судьбину нашей дочки.
— Да, да, отец, он так же несчастен, как и я… Только у него невеста жива и ждет его… А мой Тимофей из-за любви ко мне нашел себе могилу…
— Не плачь, дочка милая, сердечная… Положись на волю Божию, — утешала Марья Ивановна тихо плакавшую Ольгу…
Сергей Серебряков, так радушно принятый в домике старого Данилы, остался там на некоторое время.
Он не спешил ни в Москву, ни в Петербург, потому знал, что Потемкин, его враг, в сильном фаворе и пользуется большой властью.
«С Потемкиным мне не совладать. Он захочет, всегда может раздавить меня, уничтожить. Да я уже и уничтожен… Ведь это Потемкин подкупил негодяя Волкова опоить меня дурманом и продать в неволю. Теперь я догадываюсь… И появись только я в Питере или в Москве, да узнает про то Потемкин, в ту пору мне несдобровать… Что же мне делать? Неужели я должен и теперь прятаться и бояться?.. Пусть что будет, то и будет, а в Москву я непременно пойду… Там я узнаю про княжну… А может, она давно замужем?.. Наверное, так. Неужели же станет меня дожидаться?.. Что же, может, с другим она будет счастливее, — таким размышлениям предавался Сергей Серебряков, сидя в своей уютной, чистенькой горнице, которую ему отвел радушный хозяин Данило в своем доме. У него нашел себе бедняга Серебряков ласковый приют, жилось ему хорошо; сам старик хозяин, его жена и их дочь обходились с ним не как с чужим, а как с близким, милым родичем; все его малейшие желания предупреждались и исполнялись.
Особенно же хорошо и радушно относилась к Серебрякову Ольга.
А многим он обязан этой девушке. От нее получил эту свободу.
Ольга, храбрая, самоотверженная, освободила его из постыдного невольничества.
«О, если бы не Ольга, то я умер бы невольником… А как она хороша!.. Как чудно хороша!.i И притом сколько у ней твердости духа и смелости!.. Она все больше и больше начинает мне нравиться… Да и кому не понравится такая чудная девушка… Что если я полюблю Ольгу? Она вполне достойна моей любви. Я… я и люблю ее, как сестру родную… Нет, не такой любовью я полюбил Ольгу… А княжна? Княжну я… я люблю, только не так, как прежде. Что со мною делается, я и сам не пойму… Надо скорее отсюда уехать… Да, да, я уеду…