Золотой век
Шрифт:
И Серебряков стал собираться в дорогу.
XXV
Серебряков сказал о своем намерении ехать в Москву Даниле. Данило был удивлен и огорчен и стал останавливать своего гостя, уговаривать его погостить еще и не спешить их покидать.
— Мы так к тебе привыкли, полюбили, как родного; а ты задумал нас покинуть. Право, погости еще хоть недельку, — так говорил Данило своему гостю.
— Спасибо, за все спасибо… мне пора.
— Да, что за пора, гости еще.
— Я офицер и должен восстановить свои права,
— Это Потемкину-то? Да разве ты, Сергей Дмитриевич, о двух головах? Ведь Потемкин теперь большая сила.
— Знаю, но все же я спрошу у него удовлетворения, он дворянин, я тоже дворянин. Наконец, я постараюсь увидать царицу, я паду к ее ногам и стану просить у ней правосудия и милости. Ударю ей челом на Потемкина и скажу: «царица-матушка, вступись за своего верного слугу, не дай его в обиду, защити против кривды-лиходейки и вступись за бессильного против сильного». На правосудие и защиту царицы я надеюсь, — с жаром проговорил Серебряков.
— А все же, Сергей Дмитриевич, Потемкина тебе не одолеть, он куда тебя сильнее.
— Там посмотрим.
— И смотреть нечего… с сильным не борись, с богатым не судись — поговорка верная.
— На моей стороне правда. А правда-матка пересилит кривду-лиходейку. Да я еще и не сразу поведу борьбу с Потемкиным, а вперед все разузнаю, все разведаю и тогда уже…
— И тогда Потемкин прикажет упрятать тебя куда подальше туретчины, — промолвил Данило, перебивая Серебрякова.
Как уже сказали, Серебряков посвятил старика Данилу в печальную историю своей жизни и рассказал ему, что Потемкин есть главная причина всех его несчастий и бед.
— Неужели на него нет суда? — воскликнул Серебряков.
— Нет, Потемкин не судим! И я тебе не советую спешить в Питер.
— Нет, я поеду, я должен ехать, — проговорил Серебряков.
— Дело твое, Сергей Дмитриевич, поступай, как знаешь; только даю совет не спешить.
— Я бы, пожалуй, и повременил своим отъездом, но мне хочется поскорее узнать, что обо мне думают в Питере. Еще мне хочется узнать про княжну Наталью Платоновну.
— А знаешь что, гость дорогой, препоручи ты мне это.
— Как так? — удивился Серебряков.
— А вот как, мне тоже на днях надо ехать в Питер, поеду я туда через Москву и все твои поручения выполню в точности, — предложил Серебрякову Данило.
— Разве тебе необходимо ехать в Питер?
— Необходимо… Дело у меня там есть.
— Какое же?
— Брат младший у меня есть; живет он в Черногории и задумал от тоже, как я, принять русское подданство; брат просит меня похлопотать за него… Вот и придется ехать мне самому в Питер, там скорее можно устроить дело… Кстати, я и твое поручение выполню…
— А дочь с собой возьмешь? — тихо спросил Серебряков у Данилы.
— Зачем!.. Пусть дома остается и хозяйничает вместе с матерью.
— А как же я?
— Ты вместо меня будешь хозяйничать в моем дому.
— Как хочешь, Данило, а без тебя мне здесь неловко оставаться.
— Почему так?
— У тебя взрослая дочь… Что могут о ней и обо мне подумать…
— Пусть думают, что хотят… Ты и моя дочка считаетесь,
— Я, я право, не знаю, — Серебряков был в нерешительности.
Ему хотелось и самому ехать в Москву, и что-то его останавливало в доме Данилы; и это что-то — была красавица Ольга.
В доме своего отца, под теплым крылышком матери, Олюшка-краса расцвела, еще более распустилась.
Ольга не только могла понравиться всякому, но всякого могла очаровать; так чудно и обольстительно была она хороша.
Пленила эта красота и Серебрякова, хоть и не сразу почувствовал он в своем сердце любовь к Ольге; прежде смотрел он на Ольгу, как на свою сестру названую, как на свою избавительницу из тяжелой неволи; но вот эта любовь мало-помалу стала заменяться другою любовью; образ княжны Полянской был вытеснен красотой пылкой и отважной Ольги, и княжна стала забываться.
Долго боролся сам с собою Серебряков. Он несколько раз решался бежать из дома Данилы, забыть Ольгу, помнить одну только княжну Полянскую, бежать скорее, без оглядки, от соблазна красавицы. Но стоило только Ольге взглянуть на Серебрякова своими большими жгучими глазами, как этот взгляд проникал в самое его сердце и приковывал его к дому Данилы.
«Господи, что же это со мной? Неужели это любовь к Ольге? Неужели княжна забыта? Я хочу бежать отсюда и не могу, хочу стараться не смотреть на Ольгу, а сам не могу оторвать от нее своего взгляда… Прежде я любил ее любовью брата; а теперь? Зачем меня Данило оставляет? Нет, нет, я уеду из этого дома. Я навсегда убегу отсюда, завтра же я уеду. Так скажу и Даниле, и Ольге. Да чего же лучше, Данило хочет ехать в Питер, вот и я с ним поеду», — так раздумывал Серебряков после своего разговора с Данилой о своей поездке в Москву и в Питер.
Во время этого размышления к нему в горницу вошла Ольга; она близко подошла к Серебрякову.
— Отец мне сказал, что ты хочешь от нас уехать? — спросила красавица у Серебрякова, устремляя на него свои большие, чудные глаза. Серебрякову нетрудно было прочитать в них любовь.
— Да… я… я решил.
— Вот как… даже решил?
— Ольга, не смотри ты на меня так, не смотри, мне надо ехать… понимаешь, надо.
— Зачем?
— Как зачем? Не могу же я так у вас, на хлебах из милости, жить всю свою жизнь? Мне надо явиться в свой полк, чай, меня и в живых уже теперь не считают; надо восстановить свои права, еще надо мне отомстить…
— Кому, брат, ты хочешь мстить? — спросила у Серебрякова Ольга, не спуская с него своего чарующего взгляда.
— Моему врагу… от него все мои несчастия и все беды.
— Ты собираешься мстить Потемкину?
— Да, ему…
— Предоставь мне это…
— Ты смеешься, Ольга? — воскликнул Серебряков.
— Нисколько, отомстить за тебя сумею.
— Стало быть, ты считаешь меня бесхарактерным, слабым. Что я и постоять за себя не сумею? — в голосе Серебрякова звучала обида, самолюбие…