Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
— Революционная кара! И немедленно! Вот приговор преступнику! — раздались крики в зале.
— Революционная кара немедленно! Хорошо. Но этого недостаточно. Каждый должен высказаться персонально, — ответил председатель собрания. — Могут быть другие мнения. Кто за высшую революционную кару, прошу поднять руки.
Тут Деррыбье взял слово:
— Минуту, товарищи, я хочу высказаться. Это принципиальный вопрос. Ничьи настроения, субъективные мнения не должны повлиять на его решение. Преступления, которые совершили Вассихон и его сообщники, вполне доказаны. Не думаю, что у кого-либо из сидящих в зале есть на этот счет сомнения. В общем, учитывая тяжесть
— Решили уже большинством голосов, — возразил кто-то с места. — Остается вынести приговор, привести его в исполнение — и баста!
— Правильно, правильно! — раздались голоса.
— Товарищи, — вмешался председатель. — Мы действительно должны решить вопрос в принципе. Нельзя понимать демократию как механическое большинство голосов. Соблюдая равенство и свободу в обсуждении тех или иных вопросов, мы должны принимать справедливое, продуманное решение. Поэтому, я полагаю, следует внимательно отнестись к предложению товарища Деррыбье.
Собрание возбужденно загудело. Кому-то предложение Деррыбье показалось ревизионистским. Другие усматривали в нем правооппортунистический уклон. Разве можно с ним соглашаться? Третьи считали, что такая постановка вопроса противоречит интересам широких народных масс. Где это видано — носиться с преступниками, если вина их полностью доказана? Недопустимый либерализм! В зале было шумно, как во время дебатов в буржуазном парламенте. Деррыбье снова взял слово:
— Товарищи! Высказано много различных суждений. По сути дела, спор сводится к одному: будем ли мы руководствоваться принципами демократического централизма или нет. Товарищи, я повторяю: реакционные силы, которые не хотят победы революции, на словах выступают от имени народа и революции, а на практике стремятся к установлению режима личной власти; им выгодна анархия, а не централизм, в этом я не сомневаюсь. Со стороны отдельных личностей предпринимались попытки превратить орган народной революционной власти, каким является кебеле, в орудие для достижения корыстных целей. Мы должны осознавать эту опасность. Руководство некоторых кебеле извращает суть революционных преобразований, чем пользуются авантюристы, жаждущие личной власти. Наш кебеле должен стать штабом революционного народа, а не игрушкой в руках враждующих группировок. Вы это знаете лучше меня.
Посмотрим, товарищи, почему Вассихон и его сообщники оказались на скамье подсудимых. Допущенный ими произвол — это прямое нарушение принципов демократического централизма. Ведь как они действовали? Хочу — арестую, хочу — вынесу приговор. Сами вершили суд, сами приводили приговор в исполнение. Нет, товарищи, неправильно это. Не будем же уподобляться этим преступникам. Не противоречим ли мы себе, осуждая их за действия, которые готовы предпринять сами?
Доводы Деррыбье убедили собрание. Многие из сидящих в зале выразили свое одобрение аплодисментами.
— Я вижу, вы согласны со мной. Предлагаю следующий порядок: мы все подпишемся под списком обвинений, предъявляемых Вассихону и его сообщникам, и передадим его в органы правосудия. Покажем пример революционной законности.
Все-таки кое-кого тревожила мысль: «А вдруг завтра их помилуют? Поди тогда спрячься от этих головорезов! Нет, надо ковать железо, пока горячо. Расстрелять сейчас же — и делу конец». Тем не менее при голосовании предложение Деррыбье было принято большинством.
Вассихон и его сообщники с облегчением вздохнули.
А напротив них сидел Деррыбье. Нелегкие думы одолевали его, красивое молодое лицо потемнело, как покрытое низкими тучами зимнее небо.
— Прежде всего революция! Революция! Революция! — воодушевленно выкрикивали участники собрания, и эти слова отзывались в сознании Деррыбье, как звон колоколов, сливаясь со звуками выстрелов, доносившихся с улицы. Он сделал свой выбор, дал клятву бороться за освобождение угнетенных. И пусть в его сердце живет любовь к Хирут, терзающая душу, — он останется верным этой клятве.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Когда зазвонил телефон, Хирут и Тесемма понимающе переглянулись. Их приятель Теферра, тоже оставшийся на ночь в лавке, потянулся было к трубке.
— Оставь! Это старуха! — небрежно сказала Хирут. Она сунула в рот несколько листиков чата и стала похожа на обезьянку, которая прячет за щекой украденный апельсин. Сходство с забавным зверьком становилось еще более заметным оттого, что Хирут была очень подвижна. Все трое сидели на ковре, которым был устлан пол комнаты. Посредине стоял чайник, вокруг были разбросаны листья чата.
Дом находился поодаль от дороги, сюда не доходил шум улицы. Но если напрячь слух, можно было различить глухие хлопки выстрелов, напоминавшие отдаленные раскаты грома. Не так давно это была богатая вилла, которая приносила госпоже Амсале каждый месяц до пятисот бырров. Чтобы избежать ее конфискации, госпоже Амсале пришлось кое-кому дать большую взятку, и этот особняк не попал в число доходных домов, отобранных у владельцев после революции. Ей разрешили открыть в доме небольшую лавку, где торговали мясом и предлагали желающим дешевое жаркое. Впрочем, место это было нелюдное, и в лавку мало кто заглядывал.
Теферра, молодой парень, уже заметно одурманенный чатом, взглянул на Хирут мутными глазами:
— Откуда ты знаешь, что это старуха? Провидица ты, что ли?
Тесемма, беспокойно ерзавший на своем месте и теребивший руками жидкую бородку, которая так раздражала госпожу Амсале, сказал:
— Слышите, стреляют. Хирут, сестричка, а вдруг звонит не мать?
Хирут пропустила его реплику мимо ушей. Длинными тонкими пальцами она взяла приглянувшийся ей листик чата и отправила его в рот.
— Телефон звякнул пять раз, значит, старуха. Она всегда так. Вот ты, Теферра, сам того не замечая, кладешь трубку сразу после третьего гудка. Понятно теперь? Очень просто, — сказала она, приглаживая рукой волосы и чуть приоткрывая лоб.
У нее были роскошные густые волосы. Расчесанные на прямой пробор, они спадали на плечи. Черные как смоль, блестящие — казалось, они отражают электрический свет. Глаза она унаследовала от матери. Такие же темные, с загадочной искрой в зрачках, они напоминали крупные лесные ягоды. Лицо Хирут было не круглым, как у матери, а слегка вытянутым. Это впечатление усиливалось тем, что нос у нее был несколько длинноватый, совсем не материнский, — этой деталью лица девушка обязана, видимо, отцу. На лице выделялись скулы, пухлые, ярко накрашенные губы напоминали бутон розы. Когда Хирут улыбалась, обнажались длинные, не совсем ровные зубы, что ей не шло, зато на щеках появлялись привлекательные ямочки, как бы компенсируя этот недостаток.