Зоя. Том первый

Приходько Анна

– Ты теперь под Богом ходишь благодаря своей Таисии. Прости, что не сдержались остальные. Не моё это дело, рассказывать тебе всё. Сам у неё спросишь. А насчёт пропажи не волнуйся, она под охраной. Напали на неё ночью.

Николай вскочил со стула, схватил полицейского за ворот, начал его трясти и заорал:

– Где моя Таисия?

Василий Ермолаевич оттолкнул Николая, тот упал.

– Будешь теперь благодаря своей бабе отвечать за нападение на полицейского, – пригрозил ему Василий Ермолаевич и крикнул громко: – Лука! Прими!

В кабинет вошёл высокого роста мужик с ручищами размером с голову Николая.

Поднял юношу с пола и потащил.

Николай вырывался, матерился, кричал, что отец его скоро освободит. Василий Ермолаевич тотчас отправил Лорану Волкову письмо, в котором поведал о случившемся. Также в письме было указано, что Николай Соломин задержан до особого распоряжения господина следователя.

Послание было принято охраной следователя как срочное, но будить Лорана Волкова было не велено. Он второй день лежал с сильным жаром. Около него суетились несколько докторов.

Поэтому все письма складывались в порядке срочности до выздоровления адресата.

Таисия, пользуясь случаем, договорилась с охранником, и тот позволил ей на пару часов выбраться в город. Она вышла из дома, где квартировал следователь, и прошла несколько шагов. Вдруг кто-то набросился на неё сзади, повалил наземь. Она не успела даже оглянуться, только вскрикнула от боли и потеряла сознание.

Николая отправили в острожный замок. Там сокамерники узнали о его связи с Таисией. Кто-то говорил о том, что Тайга давно помогает полиции ловить преступников и находится у них на хорошем счету. Кто-то говорил, что она неуловимая ведьма и несколько лет назад поменяла внешность, и скоро старая кожа сойдёт с неё, и она опять станет другой. Но Николай не верил этим словам, затыкал уши и шептал: «Любимая моя, не верю я им, не верю, ты у меня самая лучшая».

* * *

«Любимый мой Янек, я не могу описать словами то, что хочу тебе сказать. Мне без тебя очень плохо. Заболел отец, и я привязана к дому. Если бы я могла стать птичкой, прилететь к тебе и превратиться обратно, я бы давно так сделала. Буду молиться, чтобы отец поскорее поправился. Он разрешил мне обучаться у пани Анны. И я верю, что скоро мы увидимся. Родной мой, знай, что твоё Золото видит тебя во сне, обнимает и целует. Я на письме оставлю поцелуй, приложи его к губам и почувствуешь меня. Люблю…»

Зоя сложила лист пополам, поцеловала его и отдала пани Анне.

Анна вышла на улицу и глубоко вдохнула морозный воздух. Она была счастлива, что несла обиженному сыну письмо от его возлюбленной. И даже быстро позабыла свои неприятные ощущения от посещения Кирьяновых.

Зоя долго стояла у открытой двери. На сердце было тоскливо. Она несколько раз порывалась одеваться, чтобы догнать пани, пойти вместе с ней к Янеку и на минуточку увидеть его. Но раздевалась. А потом заперла дверь. К родителям идти не хотела. Села за стол. Закрыла глаза. Представила себя и Янека прогуливающимися по дворику особняка, который приглянулся ей в городе. Так всё было замечательно за закрытыми глазами! Она зажмурилась посильнее и услышала:

– Зоя!

Голос мачехи был громким, девушка вздрогнула и нехотя пошла к родителям. Евдокия Степановна попросила подать еду. Зоя согрела обед, принесла всё в комнату. Помогла мачехе расположиться полулёжа, присела кормить отца, но Евдокия

сказала, что сама справится и отпустила Зою.

Григорий Филиппович всё раздумывал, как же ему наедине поговорить с Анной. Но его нынешнее положение не позволяло сделать это. Мысли о Макаре, работе, слухах о Зое копились в голове, и ему казалось, что в ней просто не осталось места, и она вот-вот лопнет. Только запах еды немного отвлёк от дум. Он даже не заметил, что в комнату заходила Зоя и принесла обед.

– Гришенька, – сказала ему Евдокия, – теперь моя очередь кормить тебя.

– Недолго тебе ждать пришлось, – ответил он. – Мечтала, небось, когда я слягу? Все вы мечтаете об этом.

Евдокия застыла с ложкой. Слёзы подступили к глазам.

– Что ты, Гриша, разве ж я тебе зла желала когда-то? Любила же тебя с первой встречи, всё время с тобой. Я бы и жизнь за тебя отдала. Молюсь Господу, чтобы он мою жизнь тебе отдал, а я уже как-нибудь справлюсь. Дождалась я от тебя нежности. Не хочу больше прежнего Гришу. Мне твои слова любовные так душу согрели, что я весь белый свет полюбила и детей твоих стала ещё больше любить. А ты, если хочешь, решай, каким будешь теперь.

– Не буду я есть, – буркнул под нос Григорий и отвернулся.

Евдокия Степановна положила ложку в тарелку, тоже не стала есть. Позвала Зою и попросила убрать еду. Девушка удивлённо посмотрела на отца, на мачеху, забрала полные тарелки и вышла. Евдокия смахнула слёзы, сползла по подушке.

– Господи, – шептала она, – прошу тебя, верни мне нежного Гришеньку или забери мою жизнь. Не хочу я больше страдать.

Вечером китаец пришёл вместе с Парамоновым. Григорий Филиппович стыдливо опускал глаза перед начальником. Никакие поддерживающие слова не меняли выражение его лица. Он чувствовал глубокую вину перед Парамоновым. А когда тот пообещал Григорию по выздоровлении возвращение на должность, он впервые улыбнулся. Посмотрел с благодарностью на начальника и подумал про себя: «От одного груза избавился. Осталось с детьми разобраться и с женой. Зря я Дунечке гадостей наговорил. Опять обидел бабу. А она же самая лучшая из всех. Лежит сейчас рядом гордая, жизнь свою хочет за меня отдать», и не заметил, как сказал вслух:

– Не нужна мне жизнь без тебя Дунечка.

Парамонов улыбнулся. Пожелал здоровья и вышел, а Григорий Филиппович залился краской. Только Евдокия сделала вид, что не услышала мужа. Обиделась. После ухода Парамонова вошёл Джан. Он оторопел от слов Григория о грудной жабе. Что-то произнёс быстро по-китайски, да так громко, словно ругался. А потом подошёл ближе к кровати и сказал:

– Любовь тянет вас друг к другу. Теперь оба лежите. Скоро оба будете ходить. Любовь потеряете, опять лежачие станете. Судьба у вас такая. Будете Джана вспоминать. Джан обрадуется, если внука Джан будете называть.

И с того дня китаец начал делать иглоукалывания обоим. К Евдокии время от времени возвращалась чувствительность ног. Но Джан подмигивал пациентке, и она молчала.

Прошло две недели. Евдокия всё лежала, а Григорий начал потихоньку вставать. Чувствовал себя лучше и лучше с каждым днём. Когда совсем окреп, сказал Зое, что она может идти к пани Анне учиться. Он долго думал, как ему вывести Зою на чистую воду, чтобы та призналась, к кому бегала на свидания. Но решил повременить. Всё думал о Николае.