Зубы настежь
Шрифт:
Роландур бросил на меня вызывающий взор, захохотал грубо:
– А нам, впрочем, не впервой бить черепа и ломать чужие мечи!
Воевода сказал настойчиво:
– Герцог, герцог! А как же государственные интересы...
Молодой жених напыжился и словно бы через силу, придавливая свое желание показать свою нечеловеческую удаль, выдавил с великой неохотой:
– Да, надо ехать.
И посмотрел на принцессу, давая понять, что только из-за нее торопится ехать, чтобы завладеть этим чудом с ее титулами, землями, сундуками, связями, родней, городами и весями, а вовсе не из-за страха, что придут и сожрут.
За моей спиной завозился
– По одежке встречают, коли рожа крива.
И снова скукожился, толстый и теплый как разогретый на солнце.
Над головой проплыла и пропала позади каменная арка городских врат. Я слышал сзади конский топот, переговоры, вскрики, но конь мой, чувствуя просторы, охотно выметнулся из города навстречу бескрайней степи, далекому лесу.
Вскоре я ощутил, что в сторонке летит стремительная тень, изредка поблескивают желтые огоньки. Волк несся широкими стелящимися прыжками. Уши прижаты к спине, хвост вытянут в струнку, он походил на гигантскую стрелу, выпущенную рукой великана низко над землей.
Сзади в спину все плотнее вжимался горячий ком перьев. Ночной гуляка не желает расставаться с остатками сна, прячется от движение воздуха, хотя только вчера гордо каркал, что солнцу и ветру навстречу, расправив упрямую грудь, гордо и смело, но когда от слов к делу, то как у депутата сразу меняются обстоятельства.
Волк на бегу рыкнул весело:
– Мой лорд, спихни это пернатое! Пусть учится летать.
Ворон даже не удостоил его ответом, уверенный, что не спихну, не брошу, не покину, и от этого мне стало странно приятно, я держался в седле, стараясь не побеспокоить птицу, хоть она мне доверяет, верит в меня, не в пример Светлане...
Конь несся легко и весело. Ветер свистел в ушах и вылетал оттуда меленькими смерчами, а земля под копытами сливалась в серо-желтую полосу и уносилась за спину. Далеко-далеко качалась полоска, где сходится небо с землей. В душе нарастал щенячий восторг, я знал, что могу нестись и нестись до самого края тяжелого хрустального купола, что лежит на твердой земле.
Земля гремела под копытами. Я чувствовал, что это я скачу, мои твердые копыта грохочут по горячей пыльной дороге, мимо меня проносятся назад и пропадают с обоих сторон пшеничные поля, налитые тяжелым золотом зерен, белыми хатки под соломенными крышами, это я своими копытами распугивал бредущих с озера гусей...
Домиков становилось все меньше, поля да поля, дорога истончилась, превращаясь почти в тропку. Вдали вырастал темный массив леса, дремучий и мрачный.
Пастухи, неподвижные как статуи, с темными бурками до земли, провожали нас глазами, но не двигались с места, даже не кланялись. Их собаки, огромные лохматые псы, тоже поворачивались и смотрели нам вслед не по-собачьи внимательно.
Дорожка вела мимо огороженного толстыми жердями загона для скота, потом уже не дорожка, а тропка пошла наискось к лесу. В загоне толпились овцы, доносился запах раскаленного железа, мерно бил молот, часто перестукивали молоточки, слышалось блеянье.
Из ближнего к нам угла несся равномерный костяной звук. Круторогие бараны, разбегались, примеривались, с разбега сшибались в поединке. Мощный стук, подобный короткому удару грома, разносился далеко за пределы двора. Молодые овцы стояли в сторонке и внимательно наблюдали за турниром, чтобы достаться сильнейшему.
Этот
Темный массив медленно поворачивался, открывая широкий простор. Вдали как стадо гусей вокруг пруда толпился празднично одетый народ. В середине открылось утоптанное поле, там что-то копошилось, но мы издали видели только радостно возбужденные толпы, что собрались вокруг поля и наблюдали за происходящим кто стоя, кто сидя на лавках, а на самом лучшем месте пламенел красный шелковый навес от солнца, где в окружении молодых и красивых женщин сидел сам король, князь или войт.
С поля доносился равномерный металлический звук. Когда мы въехали на пригорок, глазу открылось хорошо утоптанное ровное место, где добротно вооруженные рыцари разъезжались, примеривались и с разбега сшибались в поединке. Мощный звук, подобный короткому удару грома разносился далеко за пределы турнирного поля. Молодые дамы наблюдали за поединком внимательно и восторженно, взвизгивали при каждом удачном ударе, оценивающе осматривали могучие фигуры бойцов, раздевали и щупали взглядами, прикидывая, кто же выйдет сильнейшим, и кого изберет дамой сердца официально, а остальных будет употреблять иначе.
Я чувствовал как мое тело вздувает буграми и распускает мышцы при каждом ударе, руки дергаются, словно это я там скачу, рублю, низвергаю, сбиваю конем, тычу копьем в щит противника и замахиваюсь над поверженным мизерикордией.
Сзади раздался сильный звучный голос:
– Как насчет испытать свое умение?
Кавалькада принцессы взобралась на холм, все на ходу выворачивали головы в сторону турнирного поля, тоже рассматривали оценивающе, щупали взглядами, только герцог смотрел с вызовом на меня.
Вместе шляпы с павлиньими перьями на его голове теперь блистал позолоченный шлем великого Александра Македонского, которого на Востоке звали Искандером Зулькарнайлом, в переводе для малограмотных – Двурогим, и изображали с бараньими рогами. У этого тоже рога смотрелись по бокам шлема красиво: толстые, свернутые в кольцо, рифленые, с тонкими как мышиные хвосты кончиками.
– Да что-то не хочется, – пробормотал я. Грудь моя слегка опала, бараньи инстинкты завизжали, придавленные ребрами, но я расслабил горы мышц еще как мог, и внутри вспикнуло, затихло. Кровавая пелена сползла с моих глаз, я смотрел на герцога, принцессу и придворных с каменным лицом, которое пусть истолкуют как тупое, как варварское, да как хотят, чтобы
Он довольно хохотнул, многозначительно посмотрел на принцессу. Оба обменялись понимающими взглядами. Он толкнул коня, проехали красивые и надменные, обливая меня водопадами презрения.
Воевода недовольно хрюкнул. Я перехватил его укоризненный взгляд. Старый воин все еще не понимает, почему я не дам в рыло этому знатному отпрыску.
Навстречу по пыльной выжженной солнцем дороге сиротливо брела крохотная девчушка. На детских ножках шлепали огромные стоптанные башмаки с чужой ноги, из прорехи выглядывал грязный палец. Недетски серьезные глаза печально и с немым укором взглянули исподлобья. В груди у меня перевернулось. Я приготовился соскочить на землю, схватить милого ребенка на руки, согреть, взять с собой на коня, увезти куда-нибудь в тепло, накормить...