Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
Горькие слёзы матери, проливаемые о мучениях сыночка своего, тронули сердце Манефы. Софья же, отринув прежнюю свою высокомерную манеру, нижайше просила прощения у игуменьи за дурные дела и да злые слова, прежде сделанные и произнесённые. Даже и на колени пасть пыталася в раскаивании душевном. Ибо злобствовала по недомыслию, ибо, по приходу своему в обитель, полагала Манефу - "псом цепным владыкиным", а все упрёки её - стремлением злорадостным унизить да ущипить бедную инокиню, заточённую в монастырь волею сурового и жестокосердного Феодора.
Растроганная
В рассказе была деталь, которая мне показалась странной: а с чего это Софья пошла к нелюбимой ею игуменье просить помощи? Но Манефа просто объяснила: пребывающая в паническом беспокойстве о своих сыновьях мать - кинется упрашивать любого, кто, в её горячечном воображении, помочь может.
Другой вопрос: а что ж Софья - Сторожею не расспросила о сынах?
– тоже получил правдоподобный ответ: "приставленная" монашка, видать, сразу мою спутницу захомутала, с княгиней поговорить толком не дала.
Манефа подгоняла меня, заставляя переодеться в принесённые ею тряпки. Подрясник, на мой вкус - весьма неудобен. Камилавка с кафтырём... да ещё большой тёмный платок сверху... Монастырская одежда ещё более "стреноженная", нежели просто женская. Нормально двигаться, видеть, слышать... просто - дышать в ней было для меня проблемно.
Вспомнился мне Киев и Фатима, выгуливавшая "княжну персиянскую" по боярскому двору в пыльном мешке с решёткой-намордником из конского волоса. Смысл тот же: ничего не видеть, ничего не слышать, ничего никому не сказать. Ходить меленько, медленно, степенно, благочинно и благолепно, смирно и смиренно...
"Кобылица молодая,
Честь кавказского тавра,
Что ты мчишься удалая?
И тебе пришла пора;
Не косись пугливым оком,
Ног на воздух не мечи,
В поле гладком и широком
Своенравно не скачи.
Погоди тебя заставлю
Я смириться подо мной,
В мерный круг
Твой бег направлю,
Укороченной уздой!".
Смысл один - что инокине божьей, что наложнице гаремной: наряды - "укороченная узда". Чтобы - "смирилась подо мной".
Манефа подгоняла и поторапливала, тащила за руку, суетливо оправляя косо и неумело надетые тряпки.
– - Ванечка, родненький, давай-давай, быстрее, не дай господи - увидит кто... вылезают посреди ночи из келий... не спиться им, бестолочам... пойдём-пойдём, миленький, в воротах убогая моя стоит... она вас до лодочки проводит... из города выведу... извини, родненький, только лодочку и смогла найти, самому грести придётся... вот серебра чуток на дорожку...
– - Манефа, ты что-нибудь Софье про меня сказывала?
– - Нет... как можно, миленький, я ж прошлого раза помню - про тебя, про нас - ни слова... сказала - гонец
Из тени монастырских ворот нам на встречу шагнула довольно высокая крепкая женщина в тёмном монастырском одеянии.
– - Так вот ты какой... гонец Андреев. Вещи свои возьми. Ярыжки владыкины у меня в сенях бросили.
Она подала мне узел. Знакомый. В нём всю дорогу хранились мои вещи, взятые из Боголюбова. Внутри прощупываются мои "огрызки"... кафтанчик "бронебойный"... мелочёвка... а вот горловина завязана не по-моему. Затянуто намертво.
– - А как же сторожиха твоя? Не шумнёт?
– - Не. Набегалась за день, орясина. Спит без задних ног.
Софья внимательно посмотрела по сторонам, негромко властно скомандовала:
– - Поспешим же. Не то - прознают изверги.
Так я впервые увидел эту легендарную женщину. Слава о её красоте и уме пережила столетия. Множество летописей, слухов, сплетен, народных преданий приписывают ей преступления, которых она не совершала, и умалчивают о реально содеянном. О её влиянии на важнейшие события этой эпохи.
Так было в РИ. Однако в полной мере её таланты развернулись в моей АИ. Где я, зная и видя столь необычайного человека, просто не мог позволить себе оставить сей блистающий диамант втуне, не подобрать ей достойно й оправы . Дела, чтобы и ей - по плечу и в радость, и мне, с Русью Святой - на пользу.
Манефа, вздрагивая от каждого шороха, вывела нас за ворота монастыря, и компания черниц, шелестя подолами, тёмной струйкой потекла по погружённым в темноту переулкам славного города Ростова Великого.
"Чёрное в чёрном".
Дамы периодически ойкали, охали и крестились, я - утирался. Всё-таки тащить два мешка - со своим "приданым" и с "тормозком на дорожку" - тёпло. Особенно - в этих... тряпках. А уж нае... споткнуться на здешних колеях в таком макси... и с занятыми грузом руками... м-мать!... просто запросто!
Трасса нашего движения была хорошо слышна - собаки во дворах громко интересовались друг у друга:
– - А что это за придурки ночами по городу шляются? Может - тати какие? Может уже и хозяев будить пора?
Но мы шелестели мимо, и псы, обменявшись мнениями и комментариями, затихали. В какой-то момент все остановились. Я пытался справиться со сбившейся под платками на глаза камилавкой. На моём лысом черепе... а теперь ещё и мокром... зацепить шапочку...
Жаркий шёпот Манефы прямо в ухо был наполнен... нет, вы неправильно подумали - отнюдь не страстными признаниями в любви, а конкретными производственными командами:
– - Хватай, катай, таскай, кантуй.
Есть, всё-таки, в каждой игуменье немножко от прапорщика. Хотя и без "ляминия".