Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка
Шрифт:
Приятно, конечно, что мои способности так высоко ценят. Но - не. Не сейчас.
– - Тихо. Там может быть засада.
Мой шёпот прямо ей в ухо, хоть и с задержкой, сопровождающейся елозеньем и взбрыкиванием, дошёл до сознания. Она затихла.
Мы внимательно послушали тишину.
Как справедливо сказано в "Трудно быть богом":
"Беззвучных засад не бывает".
Хомнутые сапиесы настолько грязные существа... Постоянно загрязняют собой воздух, воду и почву. И акустику - тоже.
А хорошо, знаете ли, лежать на взрослой, нехудой женщине. Приятно. Тепло и... и волнительно. Тут такие есть, если кто помнит, выпуклости
Она уже начала дышать... да и я тоже ощутил... в некоторых пострадавших местах и членах... Пришлось слезать и залезать. На вершину горки.
"А лез - такой загадочный.
А слез - такой задумчивый".
Конечно, будешь задумчивым: никого нет. И в курятнике - аналогично.
Прежде, чем лезть дальше - хорошо бы понять. Типа: а что это было?
– - Что тут у вас происходит? Откуда мужики по женскому монастырю - толпами шляются?
Постоянно перебивая сама себя междометиями по поводу целостности и чистоты своей одежды, несколько пострадавшей от наших... экзерцисов, мать Манефа ввела меня в курс дела.
Честно говоря, с этого бы и следовало начать. Но она так взволновалась от моего присутствия... а я - от её. От её обнажённого тела...
Ну и что - что одетая?! А под одеждой?! Я же помню!
***
Когда прошлым летом в монастырь привезли бывшую княгиню Суздальскую - Манефа сильно сомневалась и возражала. Нет, об истории из "кожаного свитка" она, конечно, ничего не знала. Но постриг княгини был чреват... А уж её характер... Однако: "объятия любви Христовой открыты для всех страждущих". Спорить с Феодором она не рискнула.
Соответствующие ритуалы были проведены в ускоренном темпе по сокращённой программе. Взамен длительного предварительного периода послушествования, приуготовления к роли свидетеля "славы Божьей" (послушник, послух - от одного корня, смысл - свидетель), княгиню, даже не дав попоститься, постригли прямо в инокини. Епископ, самолично проводивший ритуалы, немедленно снова уехал из Ростова, а Манефа осталась с новой "сестрой" в хозяйстве.
Отношения между женщинами сразу стали неприязненными. Княгиня не терпела ничьей воли над собой. Однако искусно прикрывала своеволие - показным смирением. Куда более опытная, смысленная в интригах и хитрых речах, старшая, высокородная... просто - более умная и жизни повидавшая, нежели Манефа, она, где - хитростью, где - лаской, подчинила себе большинство монастырских насельниц. Манефа чувствовала, что созданный годами её жизни монастырь, в который она вкладывала столь много сил, времени, души своей, расползается и рассыпается. Уже и пресвитер, приходивший в монастырь отводить молебны, прежде заходил к сестре Софье, а уж затем к матери Манефе.
Возвращение к зиме Феодора в город, несколько смягчило конфликт. В монастыре были построены новые кельи. Куда, сквозь скрежет зубовный игуменьи, была отселена Софья. С присланной от епископа монахиней в роли служанки.
Такое отселение и радовало мать игуменью, удалением непокорной инокини от остальных насельниц, и бесило проявлением особого статуса, экстерриториальностью высокопоставленной экс. И - необходимостью несколько менять прежний образ жизни, сложившийся в монастыре.
Одним из таких изменений была замена попа в монастырской церкви. Монахини сразу зашушукались: высокий,
Ассоциации у русских людей... направлены однозначно. Домыслы обиженных в душе, доносимые до игуменьи, были многочисленны, а сообщаемые подробности - красочны. Манефу от них в жар кидало, спать не могла. Но игуменью более волновали не внутренние монастырские сплетни, и даже не вызываемые доносами разнообразные картинки собственного подсознания, а грязные слухи, которые начали распространятся в городе о монастырских жительницах вообще.
Уже и в 19 веке в семейной ссоре истово верующих старообрядцев будет звучать:
"В ските завсегда грех со спасеньем - по-соседски живут...
– Как возможно про честных стариц такую речь молвить? У матушки Манефы в обители спокон веку худого ничего не бывало.
– Много ты знаешь!.. А мы видали виды... Зачем исправник-то в Комаров кажду неделю наезжает... Даром, что ли?.. В Московкиной обители с белицами-то он от писанья, что ли, беседует?.. А Домне головщице за что шелковы платки дарит?.. А купчики московские зачем к Глафириным ездят?.. А?..
– Мало ль в Комарове святыни!.. Ей христиане и приезжают поклоняться.
– Уж исправник-от не тем ли святым местам ездит-поклоняться?... Домашка головщица, что ли, ему в лесу-то каноны читает?.. Аль за те каноны Семен-от Петрович шелковы платки ей дарит?".
Попытки привести к порядку - успеха не давали, обращения к епископу - заканчивались сперва увещеваниями, а после и криком ругательным на её голову. Уже и ярыжкам епископским был открыт ход в обитель. На возмущённые речи Манефы епископ ответил коротко:
– - То - воля моя. Воспрепятствуешь - прокляну.
Случись такое прежде, до встречи со мною - Манефа бы просто смирилась. Привычная следовать воле пастыря, исполняла бы по слову его. Однако наше "согревание христа", а ещё более - необходимость хранить свою тайну, постоянно "выглядеть правильно", но не "быть". Поскольку - уже... Позволяло ей видеть в действиях людей и второй, скрываемый ими, смысл. Вынужденная обманывать сама - она стала различать и обманы других.
***
– - Монахиня, которая с Софьей в келье живёт, она - приставленная! Вот те крест! От самого владыки! Кажный день попу нашему доносит. Про Софью. И про прочие дела обители нашей. Я точно знаю! А эта... как ты сказал? Сторожея? Вот так прямо и попёрлась?! Ох ты, господи всемогущий! Ну, там её и повязали. Та баба-то здоровая. Кулачище-то... мужика завалит. Чуть придавила твою Сторожею - та всё и рассказала. Вот и позвали стражников владыкиных. У него нонче такие... господи прости. Душегубы с горлохватами и ухорезами подвизались. Беда, Ваня. Найдут - до смерти замучают. Они, знашь сколь людей в городе смерти лютой предали?! Им закон - не указ. Господь всеблагой! Спаси и помилуй!