Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз

Бирюк В.

Уважают. За дело, а не за страх.

И начинается в душе "дикого лесного зверя"... томление. А вокруг идёт трёп. О том, как здоровски скоро будет.

– - Вот зима кончится - выпрошу у Воеводы подворье в этом селище. Места тутошние мне глянулись. Бабу свою привезу, детишек.

– - Да твоя-то нынче на городе с половиков пыль выколачивает. Под всяким встречным-поперечным.

– - Не. Моя не такая. А хоть бы и так? Всё едино - надо восемь детей в избу ввести. А у меня только двое покудова.

– - Воевода-то избу

даст. Дык ведь и отдавать придётся. Пупок не развяжется?

– - А ты прикинь. Сколько дадено, сколь отдать надобно.

Зовут этого Урюпу - грамотный же. Считают. До крика. Как ни крути, а получается, что у Воеводы - куда как выгоднее, чем у того же Радила, к примеру.

Почему?
– У меня централизованное обеспечение, индустриальное производство, воинские победы да иные хитрости с прибылями. Вон, с пол-мордвы коров пригнано. Но добивает спорщиков реза - процент по кредиту. Ну нет же такого нигде! В Святом Писании сказано - пятая часть, пятина. А у Воеводы - десятина!

***

У Вершигоры есть эпизод.

Партизанское соединение совершает рейд на Западную Украину. Дорогой принимают к себе местных. К комиссару приходит один из таких "новиков". С доносом на боевых товарищей.

– - Они, пан комиссар, явно из панов. Антисоветский элемент.

– - Как узнал?

– - Они между собой разговаривали. Вспоминали, как до войны жили. У одного патефон был, у другого - пиджак. Каждый день в смазных сапогах ходили! Явно ж - не трудовое крестьянство. Простой працювник так не живёт! Эксплотаторы! Кулачьё!

"Наши люди на такси в булочную не ездят".

Разница в уровне жизни основной массы населения в сельской местности в Восточной и Западной Украине к 1941 году - била в глаза.

***

И начинают у мужичка помороки съезжать. Куда я попал? Зачем я сюда пришёл? А может, плюнуть на Радила, да, вон как этот парень, выпросить себе подворье, корову там, бабу... Свой дом, детишки... жить-поживать, добра наживать...

Бабу... мягкую, добрую, жаркую... Свою! Чтоб именно на меня одного глядела, чтоб меня одного ждала... Не посадскую, там, потаскушку за ленточку на разок, которая и именем чужим назовёт по запарке, а... хозяйку. Своего дома.

– - В общем, встал я, Воевода, посередь твоего житья - в раскоряку. И дело сделать надобно. Коль обещался. И жизнь у тя... бабой пахнет. Хлебом, теплом, миром...

– - Это на лесоповале-то?!

– - Да хоть где! Я, слышь-ка, сунулся к главному нашему. Вроде - замолви словечко, чтобы избу тута дали. А тот - не. Тебе, грит, учиться надобно. Ты, де, муж смысленный. Весной на месячишко в училище загоним. Ежели не дурень - выйдешь с казённым кафтаном. Лето в полу-начальниках походишь, на зиму, ежели бог даст, уже и сам артель поведёшь. Воеводе много разумных людей надобно, сам видишь, строят у нас всё более.

Мужик как-то хрюкнул носом, махнул головой. И продолжил, звеня от эмоций голосом:

– -

Меня мать, когда дитёнком был, в ученье розгой загоняла. И всё! И никто никогда более... Ты... Ты, хрен лысый! Ты понять не можешь! Тута на горе сидишь - жизни не видишь! Я всю дорогу об чём думал? Как ножиком подрезать по-тихому, как кистеньком завалить накрепко... Я ж... я ж душегуб! Каин проклятый! У меня ж руки - в крови человеческой по плечи!

Подёргался, высморкался с душой. И не поднимая на меня глаз, высказался:

– - Сволота, ты, Воевода. Добром прельщаешь. Покоем да сытостью. Душу рвёшь, колдунище злокозненный. Я ж ведь от житухи своей ничего, окромя гадости да муки не ждал. День да ночь - сутки прочь. Чего завтра случится - и думать неча. Сыт, жив, цел - то и ладно. А тута ты... Ох, и тошненько мне. А назад-то не отыграть! Жизнь-то прожита! Крови-то напролито! Нету мне на земли прощения.

Вдруг, вскинув глаза, вглядываясь прямо в меня, с некоторой надеждой в голосе, спросил:

– - Может ты меня... сказнишь? А? Как-нить... по-быстрому. Топором, там. Стук-грюк и всё. А то душе... муторно. И чтоб отпели. Ну... как всех. Как нормальных. А?

Уловив мою недоверчивость, начал угрюметь просветлённым, было, лицом.

Снова замкнуться, сделать обычную зверскую морду, я ему не дал:

– - Головушку твою срубить - дело не хитрое. Простых путей ищешь, лёгких. А далее-то что? Как ты, с грузом дел таких, к Богородице на глаза явишься? Полюбоваться как, на тебя глядючи, Матерь Божья слезами заливается? Стыдно, Урюпа. Душу твою, какая она ни есть, а всю - стыд сожжёт, в куски порвёт. Это ж такая мука будет... Мои застенки с дыбами хитрыми да клещами калёными против того - перины пуховые.

Можно ли этому Урюпе верить?

***

Попандопулы всё больше об разных парожоплях волнуются. А ведь главный вопрос любой коллективной деятельности - вопрос доверия. Можно ли вот этому конкретному человеку верить? Этому человеку, в этот момент, по этой теме...

Верно сказал царь Соломон:

"Глупый верит всякому слову, благоразумный же внимателен к путям своим".

***

Глава 477

– - Не мной сказано: "Разница между закоренелым грешником и святым праведником в одном - праведник успел раскаяться". А ты - не хочешь. Ты сам себя этого "успел" - лишаешь. Ну и кто ты после этого?

– - Глупость толкуешь, Воевода. Мне, по грехам моим - никакого прощения быть не может. Велики грехи мои тяжкие. Неотмолимы, неискупимы.

– - Ну, это не тебе и не мне решать. Вот то, что ты по той дорожке даже шажка сделать не хочешь, даже глянуть в ту сторону не пытаешься - то твоя забота.