Зверь в Ниене
Шрифт:
— Ведь все пьют. Ты у Дохлого брал, а теперь за ту же цену возьми у меня, — браумейстер Йенс к исходу дня был изрядно распробовавшимся и не чуял цеховых правил.
— А, давай! — согласился Малисон. — Возьму три бочки, а пустую мне зачти. Те две не верну, они прогнили. Я их на дрова пустил.
— А эта тоже старая.
— Я у тебя три беру!
— Идёт в зачёт, — решил пивной мастер и приказал слепому: — Готовь тёмного, малого и нового.
Слепой молча умёлся, будто не слышал приказа, а воспринял его незримо. Он лучше всех умел считать в уме и понимать намёки.
—
Немой кивнул и пошагал к дверям, из которых валил духмяный пар, будто ожидая тяжёлой работы. Фадей посмотрел ему вслед как будто с завистью.
Смеркалось, и вот-вот должен был пойти дождь, но он не начинался. Почему? Бог весть.
Малисон распустил мошну и принялся выкладывать на бочку монеты. Одну, другую, третью, много.
— Пиво варится — марка валится! — как увидел серебро, так и расцвёл мастер Йенс.
— Будем, — поднял кружку Фадей.
Купец отсчитал деньги, которые взял с запасом. Их оказалось впритык.
Теперь всего было впритык.
— Ну, что, герр Малисон, зверя-то поймал? — как бы невзначай спросил Йенс, стрельнув глазами на Фадея.
— Поймаю, — купец отхлебнул пива. — Никуда Зверь от меня не денется.
— У нас тут люди пропадают.
— Да они постоянно пропадают, — сказал Малисон. — Новые приходят. Ничем не лучше.
— Это точно, — сказал браумейстер Йенс, бросил взгляд на Фадея и повторил. — Это точно.
И тогда Малисон, выпятив пузо, поднял крухан:
— За холод, солод и совесть пивовара!
За совесть выпили бесспорно.
Бобыли загрузили. Во дворе с Петровичем спустили бочки с телеги, закатили в подклет и установили в дальнем углу на своём месте.
Управились вовремя.
Основательно зарядили дожди, как это бывает в осеннем Ниене — недели без остановки — и на службы преподобного Фаттабура начали собираться толпы. Обновлённая кирха была полна полнёшенька. Заявлялась не только паства, а вообще все, чтобы потолкаться и посудачить, даже если не очень понимали язык проповеди. Аннелиса любила ходить послушать. И если раньше служанка держалась поодаль от Малисона и Айны с детьми, то сейчас она сидела с ним рука об руку. Брак их негласно считали делом уже решённым.
Каждое воскресенье Малисон повадился брать с собой и Фадея. Чем раньше соседи начнут считать его своим, тем для всех лучше. Он намекнул преподобному Фаттабуру, что паству ждёт прибавление, и встретил тёплую поддержку. В это воскресенье пастор много говорил о блудном сыне, о раскаявшемся разбойнике и о том, что для Господа возвращение в лоно грешника значительно ценнее безупречного праведника.
— Вот, пребывает среди нас дитя божье, ненамеренно согрешившее.
Малисон толкнул локтём Фадея, тот встал на всеобщее обозрение и повесил нос.
— Он такой же наш брат и обещает стать добрым христианином, — благожелательно растолковал пастор. — Стопы его направил Господь, чтобы он пришёл к нам и нашёл мир. И хотя раб божий Фадей был обвинён в злодеяниях и заключён в узилище, справедливый городской суд пристально рассмотрел доводы за и против,
И все молча закивали, совсем иначе глядя на обращённого в холопы бродягу.
С того дня начал Малисон убеждать брата перейти в латинскую веру.
— В церковь Спаса Преображения ты всё равно ходить молиться не будешь. Да и встретишь ты там недоверие и незаслуженную хулу. Это ведь, по ихним понятиям, именно ты девку убил. А если не убил, то ограбил, что судом доказано. И получишь ты в кабацкой пьяной драке, в оконцовке, длинный пуукко в бок. Не надо тебе в Спасском появляться.
Фадей призадумался.
— Через полгода же меня на Русь выдадут? — спросил он.
— Или не выдадут. Такое не скоро делается, — утешил купец. — Пока они возятся, ты по русскому закону через полгода жития в моём доме перейдёшь на десять лет ко мне в холопы. Коли так — выдачи нет, коли я тебе вольную не выпишу для жизни на русской стороне, куда ты не особо стремишься. Всё на годы затягивается легко, а на десятки лет запросто. Ты по ходу времени можешь и короне шведской присягнуть, да остаться здесь навсегда. С той стороны бодаться за тебя никто не будет. Ты безземельный и никому не нужен. Живи в Ниене. Будешь ходить в кирху, опчество к тебе обвыкнется, торговлишку собственную откроешь, потом и в бюргеры возьмут. Но сначала надо принять латинское крещение.
Речь купца журчала как ручей и без выхода лилась брату в уши.
— Скажи тогда, каково оно, в латышах-то? — заинтересовался Фадей.
— Латинская вера ничуть не хуже православной, разве что слабее. Постов меньше. В церкви всем положено сидеть, не токмо немощным.
— Разве вера это? — удивился Фадей.
— А люди крепкие, особливо, датчане. Да и шведы спуску не дают.
— Ничего, что я здесь чужой?
— Чтобы община к тебе привыкла, ты должен чаще ходить на службы и разговаривать с людьми.
— Они же немцы, — испугался Фадей. — Как с ними говорить?
— Или хотя бы стараться. Тут некоторые по-русски понимают, кто имеет к этому способности. С ними и налаживай связи. Языки учи.
— Кто со мной будет говорить? Кто меня знает?
— Я знаю, — веско ответил Малисон. — Аннелиса знает. С солдатом ты познакомился, правда, он ходит в кирху Ниеншанца и не нашей общины человек. Зато тебя знает нотариус Хайнц и бургомистр юстиции, — добавил купец без тени насмешки. — Они на службах в первом ряду сидят.
— А мы в заднем.
— Мы из другого теста, — обиняками объяснял брату Малисон.
ОЧЕВИДЕЦ
Клаус Хайнц встретил молодого Веролайнена на рынке. Повезло не ехать в дальнюю деревню по слякоти.
— Хеи, Вало, — окликнул Хайнц его по-фински. — Ты-то мне и нужен. Идём в ратушу.
Робея и опасливо комкая озябшими пальцами шапку, сын плотника следовал за ним по пятам. Прежде Вало Веролайнен не был в таком величественном и красивом здании. Почти как храм, только почему-то боязно. Здесь царил не Бог, а Закон — как Дьявол, только хуже.