Зверь в Ниене
Шрифт:
Городской нотариус ввёл в большую комнату, где было очень много бумаги. Сын плотника никогда столько не видел. За столами сидели и писали два очень важных городских служащих.
— Фредрик, Уве, — распорядился по-шведски старший письмоводитель. — Сходите-ка в «Медный эре».
Писари переглянулись, но беспрекословно встали и вышли, кидая испытующие взоры на паренька. Зачем его Хайнц притащил аж из Койвосаари-бю? Почему не сразу к юстиц-бургомистру?
Таинственные дела.
Старший письмоводитель никогда не отсылал их прежде. Его поступки становились всё
Будет о чём потрепать языками за кружкой пива со снапсом.
— Знаешь, почему ты в магистрате, Вало? — строго спросил Клаус Хайнц, едва туфли писарей простучали до конца лестницы.
— Нет, господин нотариус, — курносый, светловолосый и голубоглазый сын плотника был во всём подобен своему отцу, и в простоте натуры не менее.
Клаус Хайнц почувствовал себя на своём месте.
— Я желаю выслушать о той ночи, когда зарезали йомфру Уту, дочь шорника Хооде, а твой отец ночевал в Бъеркенхольм-хоф. Что там было? Рассказывай.
— Меня не было там.
— Твой отец был. Он всем рассказал. Я знаю. И теперь желаю услышать от тебя самого. Говори немедленно.
— Отец никому не рассказывал, — признался Вало. — Кроме… нас.
— Кого «вас»?
— В деревне… И ленсману герру Штумпфу.
«Какое прелюбопытное открытие», — подумал старший письмоводитель.
«И вся деревня знает», — тут же подумал он.
«А ещё кто?»
«Все!»
«Знают на той стороне все».
— Говори, Вало, — приказал Клаус. — Возможно, ты скажешь что-нибудь, о чём я ещё не слышал.
— Да, герр Хайнц, — запинаясь, ответил Вало.
Сын плотника был выше Клауса, у него были светло-рыжие волосы, курносый с веснушками нос и голубые глаза. Ему было лет пятнадцать. Он не выглядел смышлёным. Узнать от него существенные подробности старший письмоводитель не рассчитывал, но паренёк мог сказать о самом факте присутствия Уты в ту роковую ночь. Он уже заявил о том, что в усадьбе что-то произошло, и теперь об этом знают крестьяне на Койвосари, которых можно расспросить. И знает Игнац Штумпф, с которым надо обстоятельно побеседовать в компании юстиц-бургомистра. Интересно будет послушать, что он знает и почему до сих пор не поделился своим знанием с официальными лицами Ниена, ведущими расследование, которым обязан был доложить, например, королевскому фогту, представляющему даже не городское самоуправление, а государственную власть.
Клаус Хайнц будто на языке ощущал растущую тяжесть. К ленсману накапливались вопросы.
Паренёк заговорил.
— Ута пришла ночью, когда начиналась гроза. Отец не спал. Все не спали на мызе, полуночничали. Видели и узнали её, когда Ингман впустил Уту во двор и отвёл к управляющему. Ута пробыла у него долго. Потом она вышла.
— Кто с ней ушёл? Управляющий Тронстейн?
Вало быстро замотал головой.
— Кто?
Парень не произнёс ни слова.
Клаус Хайнц нажимал, но сына плотника заклинило. Он был заметно испуган. Глаза бегали по комнате. Вало усиленно что-то соображал.
— Её увёл человек…
— Какой человек? Знаешь его? Знаешь!
Вало чуть не плакал — от страха разболтать
— Кто?! — прикрикнул Хайнц.
Вало замер. Потом скосил глаза к месту Уве.
— Это был господин писарь, — еле слышно выдавил он.
Старший письмоводитель замер. Собрался с силами, чтобы не пролепетать, подобно сыну плотника, и ровным голосом спросил:
— Кто из них?
— Который здесь… — мотнул подбородком заробевший паренёк. — Стоял здесь.
— Уве?
— Уве.
ЧЕЛОВЕК ПО ИМЕНИ УВЕ
— Уве?
— Уве.
— Наш Уве Андерссон? — переспросил Грюббе.
— Ты не ослышался, Калле, — признал Клаус Хайнц и, опершись на трость, приосанился.
После того, как он подал ему новость на блюде, было интересно, как юстиц-бургомистр станет её есть.
Новость была горячая, но обжечь их не могла.
— Ты уже отпустил Веролайнена?
— Тебя же нет нигде. Отправил восвояси, зачем его томить в неизвестности? Парню у нас страшно, пусть идёт домой. Всё равно никуда не денется. Об этом событии знают все подряд на Койвосаари и Бъеркенхольме, их можно расспросить в любой день.
Бургомистр юстиции засопел.
— Уве.
— Уве, — повторил Клаус Хайнц.
— Значит, Уве Андерссон. Как странно. Теперь об этом деле мы знаем существенно больше, но понимаем значительно меньше.
— Если она ушла с Уве, это не значит, что он убил её. Возможно, он отвёл йомфру Уту на перекрёсток и передал кому-то другому.
— Деньги, — напомнил юстиц-бургомистр. — У неё не забрали деньги. А их был целый кошель. Ты сам держал его в руках.
— Бродяга Фадей Мальцев мог спугнуть злоумышленников, — заметил старший письмоводитель.
— Да, мог. Брат герра Малисона, у которого ровно таким же образом зарезали семью и работника, а самого не убили.
— Но деньги забрали.
— Это Малисон так говорит, — сказал бургомистр юстиции. — Никто его денег не видел.
— Что ты хочешь сказать?
— Что его не зарезали. Приложили по голове, но он отлежался и теперь пребывает в добром здравии. Вместе с братом.
— Он не мог зарезать Грит, — кинулся защищать очевидную истину Клаус Хайнц. — Малисон в то время лежал без чувств под присмотром служанки и соседей. Бродяга находился в кроге, где его многие видели. Если они и братья, встреча их — случайность.
— Значит, был кто-то другой, — задумчиво сказал Грюббе. — Неизвестный нам подельник. Это если мы не считаем убийцей нашего Уве, — добавил он.
— А православный священник? — напомнил Хайнц.
— Не думаю, — юстиц-бургомистр медленно помотал головой. — Его не за что, да и убивали не так. Там совершенно иной человек орудовал. Пусть им занимается ленсман и церковный дознаватель, если соберётся посетить наши края. Как хорошо, что храм Спаса Преображения не относится к городу!
— Я бы поговорил с ленсманом об Уве, — напомнил Клаус Хайнц. — Почему он не рассказал нам сразу, что писарь был в Бъеркенхольм-хоф?