Зверь
Шрифт:
Дверь мне открыла жена Романа Тамара, но, увидев мою образину, в страхе отпрянула назад.
– Да я это, я - Дима Беркутов, - поспешил её успокоить, входя в квартиру.
– Здравствуй, Тома!
– Здравствуй!
– Тамара скептически меня оглядела. В её взгляде все ещё сквозило сомнение - тот ли перед ней человек, кем он только-что назвался? Ну и видок у тебя.
– Главное, что б человек был хороший.
– Это конечно, - согласилась она.
– А что это у тебя с носом?
– Вчера, дурак, решил поработать на ринге
– Там он, - махнула она рукой в сторону двери в большую комнату. Переживает. А усы-то у тебя! Неужто настоящие?!
– продолжала она удивляться моей внешности.
– Здесь все настоящее. Другого не держим, - небрежно ответил я и направился к двери.
Шилова я нашел сидящим на диване. Вид у него был понурый и глубоко несчастный.
– В чем дело, Рома? Что случилось? Что заставило тебя нарушить данное слово?
– А-а!
– махнул он рукой.
– Я ей сказал, что вы... А она... Спросите лучше у нее.
– Тамара, что он пытался только-что сказать, но так и не сказал?
Она влюбленно смотрела на своего великана мужа и, казалось, не слышала моего вопроса. Наконец, проговорила:
– Да я ничего особенного и не сказала. Просто, когда он стал напяливать на себя старое трико и эту рваную куртку, заметила, что человек в любой ситуации должен выглядеть прилично. А он обиделся и закомплексовал.
– И была глубоко не права, - решил я поддержать Шилова.
– К оперу нельзя подходить с обычными мерками. Порой он должен быть и дон Кихотом, и Санчо Пансо, и, если того потребуют обстоятельства, Росинантом одновременно.
– Сказала она!
– завозникал Роман.
– А как ты сказала?! Ты оскорбительно сказала!
– Тебе показалось, - возразила Тамара.
– Ничего не показалось. Ты даже губы презрительно... У меня ещё пока глаза на месте.
А я смотрел на них и умилялся. Славные ребята! Как они должно быть счастливы, что позволяют себе ссориться по таким пустякам.
– Дурачок!
– ласково проговорила Тамара, подошла к мужу, обняла его голову, прижала к себе.
– Какой ты ещё ребенок!
– Кончайте эти сантименты, ребята. Рома, нам пора на работу.
В пивбаре "У дяди Вани" я никогда прежде не был, но предполагал, что здесь увижу. Но реальность даже превзошла мои ожидания. Большой зал с низкими потолками буквально плавал в слостых облаках табачного дыма. Пол грязный и заплеванный. Стойко пахло перегаром и вяленой рыбой. В левой половине зала слышался дружный хохот довольно большой компании - травили анекдоты. Справа вероятно бывший шахтер с бывшей шахты сильно и красиво пел: "А молодого коногона несут с разбитой головой". Напротив какой-то хмырь предлагал другому хмырю выйти поговорить, но тот отказывался:
– А чё я там не видел? Если чё надо, здесь говори.
Вдохнув отравленного воздуха, Шилов надолго закашлялся.
–
Отдышавшись, он смущенно проговорил:
– Да я ничего. Это так что-то... Нормально.
Я внимательно оглядел зал. Того, кого искал, я нашел в компании поющего "шахтера". Оба сидели с хмурыми лицами, мусолили кружки, с тоской и сожалением глядя, как уменьшается пиво.
– Рома, за мной!
– скомандовал я и направился к столику.
– Что такие квелые мужики?
– спросил я, садясь за столик.
– Как сказал классик - жизнь стала лучше, жить стало веселей. А классики всегда правы.
"Шахтер" прекратил пение, так и недорассказав о несчастной судьбе безвременно погибшего коногона, и оба уставились на меня. В их глазах бродила лютая, как синдром похмелья, злоба.
– А ты чё, такой веселый, да?
– хмуро сказал Тятя и злобно сплюнул на пол.
– А ты чё, такой некультурный, да?
– передразнил я.
– Расхаркался, что верблюд. Смотреть противно!
– Я скорчил презрительную мину.
Полное лицо Тяти пошло красными пятнами, а черные глаза стали непредсказуемыми. Он ничего не понимал в происходящем. Мало того, что какие-то незнакомые жлобы без спроса влезли в их компанию, так ещё и, блин, оскорбляют?!
– Ты это на кого, сучара?!
– зашипел он, будто очковая змея, привстав.
– Да я тебя щас по стенке размажу!
– Малыш, - обратился я к Шилову, - популярно объясни дяде, кто в этом доме хозяин.
Тот молча подошел к Тяте, положил свои ручки ему на плечи и так жиманул, так прижал к стулу, что тот разом присмерел, поняв, что его сто двадцать килограммов жира и требухи ничего в сравнении со ста килограммами стальных мускулов Малыша. И, обращаясь к Шилову, обиженно проговорил:
– А чё он тут, в натуре, права начал качать, кипеш поднял?!
– Ну, во-первых, кипеш поднял ни я, а ты. А я садился за ваш стол с открытым сердцем и добрыми намерениями. Вижу - грустят мужики. Не иначе им "финансы поют романсы". Дай, думаю. угощу их пивом. Во-вторых, из всех человеческих пороков я главным образом ненавижу два - хмаства и невежества. Словом, сильно ты меня, корешок, разочаровал и даже где-то по большому счету расстроил.
– А ты это... Правда, хотел нам поставить?
– с великим сомнением, но проблесками надежды спросил Тятя.
– Опять обижаешь. Разве я похож на дешевого фраера, кто бессовестно врет?
– Похож, - откровенно признался Тятя.
– В таком случае, неувязачка вышла. Извини!
– Принимается. Вот ведь можешь быть человеком, если захочешь. Малыш, обратился я к Шилову, - принеси нам четыре пива.
– Ага. Я сейчас, - ответил он и направился к стойке.
– Ни хрена себе, "малыш", - усмехнулся Тятя, с уважением глядя в спину удаляющегося Романа.
– Он мне чуть руки к шутам не вырвал.