Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
На память потомкам останется только исходная прекрасная, метафоричная, немного изломанная, декадансная для всех времён и наций,но величественная ода об Апокалипсисе мировом и внутреннем, индивидуальном и общем крушении всего и вся. Вот только этот злой финал, восстановленный Квотриусом, с проклятиями в адрес, как я полагаю, никого иного, как Гарри… портит её, скатывая до мужских разборок. Ничего, хорошо ещё, что не женских. Мой названный брат ещё решит переделать его не под воздаяние личной мести, а во что-нибудь и вовсе фантасмагорическое, но уже на здравый рассудок - я в этом уверен на все сто.
Мы, вот уже вскоре, верю я, как только Гарри придумает - каким-таким охуительным способом - переместимся в своё время, и никто уже не вспомнит о тихом, «иностранном» госте прежнего странноватого Господина дома Снепиусов,
А Гарри, если сочтёт за нужное когда-либо навестить входящего в возраст некоего профессора Зельеварения Северуса Снейпа, мой толстенный талмуд-тору - «Антологию Британской магической лирики» - стихов, начиная с древней ромейской письменности на Альбионе, тьфу, в Британии, наверняка, читать не будет. У него даже сейчас, здесь, на родном литературном английском, который, будем считать, он освоил, не проявляется склонность к поэзии. Ну да, он же прожил несколько мучительных лет у дикарей, язык которых знает только «поди сюда», «разделай тушу», «принеси воды» и тэ дэ и тэ пэ, особенно в отношении близкородственных, но всё же несколько иноязычных рабов. Это потом на том же, но значительно более развитом языке, создадут те шифрованные книги на бересте о тайных знаниях друидов, существующие и в это время, но не записанными - писать ещё не научились. Знаниях, будущих передаваться, к тому времени, по наследству, в том числе, и дочерям друидов. Именно их, эту сложную вязь полу-рунических, полу-алфавитных письмён, заставлял меня расшифровывать Лорд, когда мне было восемнадцать - двадцать, и именно из тех, чудом уцелевших записей, я и узнал многое из языка х`васынскх`, ко времени записей не уничтоженных полностью саксами, англами и ютами, но попросивших убежища у иного, более сильного бриттского родового союза и вошедших в него правда… на правах рабов. Разумеется, за исключением друидической ветви.
А вот записанные, что в походе, что в безумии дома оды Квотриуса войдут особенно толстенную, переизданную мною, как я решил и сказал об этом решении Квотриусу ещё в походе, лишь услышав оду «любящим деревьям», птицам и зверям, специально посвящённую лирике Квотриуса, «Антологию магической поэзии» с «разоблачённым» гениальнейшим Анонимусом. Это будет только моя тайна, меня одного, и только. Как же сладко это осознавать![/i]
Северус решил, что в ближайшее время, ещё до «действа сверчков» подскажет Квотриусу, чтобы переписал он прежнюю, такую романтическую оду о любви под ночным осенним небом, в травах, сложенную в походе, с трансфигурированного более опытным магом из простой, грязной овечьей шкуры пергамента на пергамент… обычного происхождения. А то профессору мысль одна, игривая и печальная одновременно, в голову пришла. Что вместе с ним исчезнут апппппсолютно все вещи, им же и сотворённые. И волшебного происхождения пергамент обретёт вновь свою овчинную сущность, и ода радостной любви под струями тёплого, сентябрьского дождя, которой не страшен даже пугающий любого человека из «этого» отсталого времени, гром, исчезнет. И Веритасерум не оставит следов на дне походной фляги, и свежесваренное мыло («Сварю завтра же!») не оставит даже воспоминаний о том, что когда-то, совсем недавно, им мылись и стирали, и даже то вполне материальное сооружение, что он всё никак не соберётся сделать, но перед собою обязался - сделать до свадьбы перегонный куб. И тот, со с таким трудом изогнутой паяной медною трубкой, исчезнет… чтобы всего через несколько десятилетий взаправду появиться у оседлых кельтов. Ведь именно в этом, пятом веке началась перегонка сивухи в более крепкие и, если можно так выразиться, благородные напитки. Бритты-ирландцы сделают прототип виски, своей ышке бяха, а скотты - переселенцы из северо-восточной Ирландии - королевства Ульстер в Каледонию - что-то, что в девятнадцатом веке станет до боли родным и знакомым отвратительным скотчем, а в двадцатом и двадцать первом - любимым алкогольным напитком Ремуса.
Теперь пора возвращаться обратно, поставить зелье на магический огонь, а самому вернуться к пирующим как ни в чём не бывало, выпить сладкого, крепкого вина, чтобы согреться хоть немного и поесть хотя бы хлебов, а не будоражащего ноздри и нездорового для пищеварения агнца. Впрочем,
Вдруг Северус замечает, что в дверь барабанят и кричат чужими, пьяными голосами на вульгарной латыни:
– Открывай давай, Господин этого нечестивого, ёбаного дома! Все вы, Снепиусы - гнусные и грязные мужеложцы!
Снейп открыл, как был, одетым в странную, мягко говоря, одежду - некогда да и не для кого переодеваться, когда кричат… такое. Взглянул и ужаснулся - в жопотищу пьяные Фромиций и Вероний держат за руки отчаянно извивающегося Квотриуса, визжащего что-то про свой возлюбленный изменчивый северный ветер, который куда-то подевался, мол, улетел, оставив его одного среди пустоты вселенской.
Ясно - у Квотриуса очередной да какой сильный припадок. Но почему он осмелился выйти из комнаты, где прятался от всех, кроме Северуса, столь долго? И откуда такие оскорбления и далекоидущие выводы со стороны, хоть и упившихся, но всё же, представителей великого рода Сабиниусов старшими, не считая отца, старшими братьями. Неужели же они, как и Гарри, не умеют пить? В это что-то нмикак не верится… Северус думал сейчас о своём, профессор не побоялся назвать его так хотя бы мысленно, итак, именно своём семействе. Однако главное сейчас - вызволить Квотриуса из лап этих разбушевавшихся и, конечно же, испугавших Квотриуса, пьянчуг и успокоить его, приласкать, быть может, даже поцеловать на глазах Сабиниусов. А плевать Снейп на них хотел… с Астрономической Башни.
– Итак… начнём-с глумёж над алкашами…
– И матерь моя, высокорожденная патрицианка из дома Божественного Кесаря Гонория, тоже?
– внешне, о только внешне спокойно спросил Северус.
– Мы не о матерях, а об этом полукровке - бастарде зазорном. Да и о тебе, Господин дома, ты та ещё штучка, а прикидаваешься… - уже спокойнее продудел раскрасневшийся и пыхтящий от напряжения Фромиций.
Многим известно, что сумасшедшие в припадке значительно, в порядки раз сильнее нормальных людей, вот и приходилось братьям вдвоём сдерживать обезумевшего вконец и не узнающего Северуса, неистово и отчаянно вырывающегося Квотриуса. Вдруг Квотриус обмяк в их хватке, практически повиснув на их локтях, и прослезился.
– Северу-ус! Ты вернулся ко мне или… к той блудливой жен…
– Хорошо ещё, что о Гарри не вспомнил…
– Да, мой возлюбленный брат Квотриус, к тебе и только к тебе. Прости, что меня не оказалось рядом, когда тебе стало хуже. Говори же, что они сделали тебе.
А вы оба - быстренько да споренько, дабы не ушибся он о пол, отпустите брата моего - бастарда! Не виновен он ни в чём, ибо безумен еси. Разве не заметили вы сего?
Да и что произошло, что оскорбили вы дом мой и мужчин всех - Господ, домочадцев и даже гостя в нём?! Вижу я, пьяны вы оба вне всяческой меры, вот и мелете всякую чушь!
– на громких тонах «разъяснил» Северус двум не только обжорам, но и «доблестным» пьянчугам, к тому же.
– Грязнокровка сей оскорбил сестру нашу, наречённую невесту, между прочим, твою, о нечестивый Господин дома, греху плотскому предающийся со сводным братом своим по отцу! Оболгал сей дурень - грязнокровка честнейшую девицу такими словесами… Не в силах даже пересказать я, будучи слегка навеселе даже, тебе сии словеса поганые его. Негоже тебе даже от меня - родно-о-ого брата-а, - заплакал пьяными, нечестивыми слезами, «родной» брат, - услышать их, ибо всё сие есть клевета грубейшая на честную девицу, сестру нашу возлюбленную, агницу, голубку непорочную.
Это произнёс Вероний, выпивший, верно меньше, а, может, просто более крепкий или, что скорее всего, попросту уже успевший к этому времени протрезветь.
– Не сметь говорить о брате моём: «грянокровка»! И о девке вашей, мой дом осквернившей по-настоящему!
А всё, что отношение имеет к невесте моей, весь грех её ведаю я сам и без ваших намёков на её чистоту! Она же сильно и давно беременна, и вы, Сабиниусы, хотели провести меня, дабы честью своею расплатился я за её бесчестие, стоя с ней у жертвенного алтаря.