Звезда Аделаида - 2

GrayOwl

– Так возьмите меня второю женою! Я покладист, покорен, я мужчина и, самое главное, я люблю Вас… тебя, Северус, - высказал наболевшее Гарри.

Северус рассмеялся горьким, уже не пьяным, смехом ему в лицо, а после заявил, что только у дикарей по недомыслию случаются множественные браки. Он, конечно, очень сожалеет, но… У ромеев же принято грёбанное единобрачие, раздери его Мор… поцелуй его Дементор! А то бы я Вас точно замуж взял и Квотриуса тоже! Устроил бы, как его называют-то, а-а, харам из вас всех. И был бы единственным мужем для всех, ведь всё едино - мужики, бабы.

Но рог с вожделенным питьём - водой - после наступившего сушняка манил и отталкивал одновременно, хотя Северус предпочёл бы сейчас воду,

простую, колодезную, даже не кипячёную. Но он не знал, что у Гарри в роге, который тот держал постоянно вертикально, а спросить вдруг постеснялся, что было на него не похоже. А что с протрезвевшей головы возьмёшь? Всё равно, первая порция ышке бяха выжгла всех микробов из желудка и кишечника.

Он всё же глотнул побольше воды, если бы знал тайну рога изобилия Поттера и вспомнил некстати неудобоваримую кашу из неразмолотых зёрен пшеницы, только распаренных, как овёс лошадям да не всем ещё такой овёс-то дают, то есть, тьфу, пшеницу, такой грубой она оказалась, на бараньем жире -ф-фу, мерзость! Его стало мутить ещё сильнее, почти что до жесточайшей рвоты. А нечего выпивать на голодный желудок да после активного секса по два рога жгучей воды, хоть и очищенной, пропущенной через змеевик!

Северуса потчевала тошнотворной кашей, намазанной на лепёшку, одна из высокорожденных патрицианок в то время, пока остальные разоблачали супругу до туники ректа, тогда только номинальную жену. Эту грёбанную с-с-суку Адриану, пробовавшую околдовать его, Сева, простым любовным приворотом, но в итоге пришлось ей перейти на тяжёлую артиллерию - свои долбаные, идущие след в след, чтобы не ослабло колдовство, а она, нечестивая женщина видела… как взбалмошно и решительно - он, что, не любит её, как Адриана полюбила Северуса из-за Любовного напитка на розах, что доставлен из самого Рима?
– её возлюбленный и настолько желанный, что сил нет терпеть, зудит всё внутри, внизу живота, супруг вдруг взял сопротивляться сим чудесным словесам: «Повелеваю».

А она-то специальным колдовством приказала отойти кровям именно в момент первого соития. Что же, разве оставит Адриана супруга своего теперь?

Снейп снова вспомнил о спящем ещё сейчас Квотриусе, которого - вот уж поистине злая ведьма!
– заставила выпить, судя по всему, до самого дна котелок ышке бяха с приготовленным им Сонным зельем из перезрелых уже к этому времени года в «этом» времени спор Curbilium somniae. Ведь заснул, и крепко так, что и на крики о помощи Северуса, призывающие названного брата, переполошившие даже рабов в каморах, не ответил. Наверное, надо было звать Гарри, но как доорёшься до второго этажа, в спальню, где человек спит здоровым, молодым сном? Наверняка, Квотриус спор мха перебухал, ошибся с количеством, подзабыл или перепутал что-то важное. Ведь это его первое самостоятельное зелье! Или они, застарелые споры, поднакопив свойств своих, так сильно и рьяно подействовали на центральную нервную систему брата. Но вот зайти к нему, разбудить вовремя, а то, как бы сон не оказался летаргическим!- так ведь ноги не ходят - вот, что за жалость. Ползти что ли?

А-а, ну на это же есть рабы! И их великое множество - кого хочешь Выфху позовёт!

Глава 86.

Внезапно Северусу стало опять холодно, как ночью, когда он ворочался под большим покрывалом, не в силах согреться, но на этот раз - от страха за жизнь брата, и он протрезвел, даже не отпив воды из рога, согреваемого в ладонях заботливого Гарри, боящегося, как бы любимый не простудился от ледяной, колодезной воды.

– Выфху, немедленно распорядись рабу или рабыне некоей разбудить да поскорее, скорее же!
– Господина Квотриуса, брата - бастарда моего. Поторопитесь же, не то сон его станет последним.

Да смертельным же сном, говорю тебе, Выфху, шевелись, жаба болотная!

Тот, наконец-то, но соблюдая достоинство вслед за словесами

Господина дома о, подумать только, этой смешной жабе!
– столь грубыми, что он, изнеженный столоначальник и чувствительная душа, которой у него нет, не привык к таковым, вышел, чтобы поймать проходящего мимо настоящего говорящего скота-без-души, а таковых в доме обозлённого Господина хоть пруд пруди, и все почему-то пробегают мимо.

И поймал ту самую рабыню, которая всё равно вечно от нечего делать, а прясть и ткать она не любила, ошивалась около трапезной, когда Господа вкушали пищу, и Выфху был, понятное дело, при них. Она наивно полагала, что сможет сделать «карьеру», связавшись с ним, кастратом, о чём она, разумеется, даже не догадывалась, иначе бы след её давно простыл от трапезной. А кому нужен кастрированный раб в мужья? Альбина, так звали её за светло-русые локоны, с которыми она родилась от Снепиуса Малефиция и своенравной черноволосой уэскх`ке, никак не хотевшей смириться в постели с превосходством Снепиуса Малефиция.

Отчего дочь и родилась русой - в него, отца, а не в мать. Ибо локальный конфликт между не хотевшей отдаваться добром, излишне гордой для рабыни, женщиною и тогдашним Господином дома увенчался распластыванием стонущей и вскрикивающей от желания назло нелюбимой супруге Веронике, метавшейся по ложу в соседней опочивальне - так было заведено в ромейских домах, именно не супругою, а распалённой ласками рабынею на ложе Снепиуса и овладением ею ко общему, обоюдному и единогласному, хотя голосов было, на самом деле, двое, плезиру.

Эта дщерь бывшего Господина дома, Альбина, гордая ромейским, а не варварским именем, как у её матери, которую она даже не помнила, как зовут - так рано её лишившись, возомнила о себе слишком много, не отдаваясь другим, надо сказать, многочисленным черноволосым поклонникам. Она метила повыше - в сожительницы к Выфху, о перипетиях жизни которого не знала из-за возраста. Было ей от силы лет двадцать, а это уже возраст для девушки-полукровки. Выфху же обладал, хоть и не яичками, но определённо - жизненным опытом, будучи в тридцати с небольшим годах… Всё равно, хоть и был он уродлив, значительно страшнее всех своих воздыхателей, вместе взятых, и тоже черноволос, но пребывая сыном Снепиуса Малефиция от какой-то, верно, очень покладистой, так и готовой упасть на ложе Господина, рабыни, ему этот цвет волос высочайше «прощался».

Выфху по привычке, для скорости единой, чтобы летела, как дротик, равнодушно приобнял Альбину, и шепнул ей на ушко:

– Схади-ка, розбуди Господина Квотриуса, ибо день уже, но спит он, словно бы нощию. Как бы не случилось с ним чиво? Ну, ты меня разумеешь? Навроде, как в… тот раз, кагда он вены сибе перирезал.

Да, и не забыть сказать мальчишке явиться - его Господин дома требовал! А тот-то сегодня так лютует! На гостя накречал своиго дрогоценого да миня абазвал жабой балотной.

– Дастанится мальчишке сиводня, ох, чую я сие, что дастанится!

«Мальчишкой» Выфху презрительно называл Наэмнэ, всего лишь семнадцатилетнего, или около того, парня. Никто же не празднует дни рождения говорящего скота да и среди высокорожденных патрициев это только повод для дорогого подарка имениннику и, может быть, на редкость скромного семейного пира.

А с Квотриусом и впрямь случилось - он намешал громадную, небывалую концентрацию спор Corbilium somniae в ышке бяха, проснуться от которой самостоятельно не было никакого шанса. Он снова побывал в мире Немёртвых, откуда его выдуло тем странным ветерком, дующим с востока на север, а не на запад, как было бы правильно. Просто-напросто полукровка не вспомнил точного количества скрупулусов мха, напрочь забыв о записи, для которой брат его высокорожденный ещё послал раба в библиотеку за чистым пергаментом. Словно бы его рассудок попал в кромешный, безвыходный, не имеющий ни окон, ни дверей, безвыходный коллапс.