Звезда Аделаида - 2
Шрифт:
Гарри-то, конечно, уже знал, что просто целоваться - так приятно, но со вторжением языка - ещё лучше. Он прижался чисто выбритой щекой к небритой сегодня в честь траура по утрате своих основополагающих ценностей щеке Северуса, целуя при людях - Квотриусе и рабах по-своему, еле касаясь, невинно, краешек порозовевших то ли от выпивки, то ли от поцелуя, узких, таких манящих губ… своего профессора Зельеварения. Бывшего профессора Зельеварения - помни это, Гарри! Запомни навсегда! Ведь возлюбленный Северус, наверняка, нарочито, именно по этой причине, а не возможности разнесения им одной из стен комнат,
Надо было уже давно отречься от закончившегося школьного прошлого и помочь юноше войти в новую взрослую жизнь во всём её пьянящем восторге, а не этом ущербном шлёпании. А Северуса осенило лишь сегодня, сейчас, в данную минуту, после тесного общения с женщиною и в пьяном до усрачки виде, что не нужно бояться войти в Гарри. В любом случае, лишь слегка растянется его анус, в туалет будет ходить легче, а в «их» времени он, Поттер, об этих гомосексуальных шалостях и не вспомнит. Отчего же раньше не пришла эта здравая, как казалось сейчас Снейпу, мысль в голову? А-а, но ведь есть же Квотриус, возлюбленный, но и названный, не настоящий брат, которого не придётся учить всему заново, который и сам умеет, если не больше, то столько же, сколько и Северус. Он же такой умелый в любви, названный брат!
Целоваться так невинно, как с юной, нетронутой девушкой, после неуёмных ночных страстей с противной ему женщиной для Северуса показалось упоительным. Он бы по своей воле ещё долго и с большим чувством целовал розовые нежные губы любимого юноши, если бы не побоялся смутить того, девственного, при свидетелях, за которых тот одинаково почитал и Квотриуса, и Выфху, и Наэмнэ. И отпустил свои чувства и разум на волю Северус, не боясь и впредь вторжения в свой разум рассудка названного брата, и вдруг больно кольнуло сердце.
И в душе, почти незаметно для хозяина, распахнул лепестки невиданный по красоте и нежному окрасу лепестков, цветок истинной любви. Новорожденный, но сразу расцветший, неведомый, не существующий и никогда не существовавший в живой природе, царстве Флоры многоцветной, как называли её ромеи, ко всем богам имеющие свои эпитеты, то длинные, то более короткие, но ёмкие. Латынь оказалась многоликой.
Это цветок не был столь диковинным, как орхидея - Квотриус. Он был вообще неким невыразимым и ароматным, как неестественная белоснежная роза с голубыми краешками лепестков, но без шипов…
«…Преисполнен был путь их любови великой и розами усеян без шипов и иными цветами многими чудеснейшим ароматом услаждающими обоняние их и прелестью неизъяснимой лепестков своих обагрённых кровью невинности дарующих наслаждение взорам их…», - так гласил отрывок неведомого, арабскими письменами начертанного текста в заколдованной Северусом задолго до попадания в «это» время «Истории Хогвартса», приснившийся, забытый, а вот теперь всплывший из глубин бессознательного Мастера Зелий.
… Тот самый отрывок, который так и не успел расшифровать полностью, положившись на запоздалое обещание помощи орденца Стёрджиса Подмора, старина Альбус… как пришло его время скончаться… Но об этом не знали ни Северус, ни Гарри…
Но Квотриус подоспел вовремя, не дав
– Северус, северный ветер мой, чуть не унесший меня за воды Стикса, ветер переменчивый, идём ко мне! Скорее! Желаю я разделить с тобою ложе своё! Не ведаю я и знать не желаю, сколько таких ночей ты должен гостю своему, ибо всё время пребывать в голове твоей - не суть моя привычка да и чаяние, но мне должен ты одну-единственное. Так идём же! И пускай рабы разогревают блюда и жарят на очаге уж не знаю, чью тушу, что сейчас разгар дня - ты должен мне ночь сегодняшнюю!
Скорее, будем же днём вместе, не то… учиню я скандал общественный всем собравшимся на пир о том, что не хотел ты спать с новобрачною супругою своею!
… Они снова, как в ту далёкую сентябрьскую ночь перед отправлением в поход, стоят на отдалении при, на сей раз, закрытых ставнях, чтобы яркий, искрящийся свет погожего, тёплого дня не смущал их, воспитанных или воспринявших ромейские обычаи - спать друг с другом только по наступлении темноты, ежели, конечно, дело не происходит в термах или лупанарии. Лица их повёрнуты друг к другу, ненавидящие, но и полные страсти глаза смотрят в такие же, даже цветом схожие - чёрные не то от страсти извращённой, не то от ненависти.
Жестокая Фатум или проворная Фортуна не просветили воистину страстным пламенем глаз Северуса, и тусклым был от отсутствия оной взор Квотриуса, но они одновременно, не сговариваясь, шагнули, как единоборцы, навстречу, и оказались так близко, что слышали дыхание друг друга. Но не было оно горячим, страстным, исполненным желания. На секунду Снейп подумал, что ревнивый названный брат сейчас снова изнасилует его, но уже без моря любви в глазах и разуме, а холодно и жестоко - за «проступок». Но он ошибался.
Холодно было в этой выстуженной комнате, и холод сковал кровь братьев, хоть и названных, покрыв сердца оболочкой твёрдой, как скорлупа ореха, из светлого, зеленоватого, как на реках в месяце двенадцатом, полупрозрачного, твёрдого льда, вцепившегося иголочками инея вглубь душ их и сердец, приостановив биения их и замедлив ток крови живой.
Не было сейчас и грана любви в сердцах, душах и разумах братьях, одиноких, каждый по-своему, и обозлённых. Однако возбуждение ненавистью - новое, неведомое доселе чувство - незримо витало в их душах, хотя…
Душа Северуса до сих пор полна была приятием некоего чуда, дара, драгоценного подарка, который вошёл в неё во время поцелуя с Гарри. «Ведь не первый же это поцелуй… такого, безликого, бесполого сорта, но первый «на публике». Нет, это не любовь, это просто желание поскорее овладеть юношей, похотливое, как у вонючего козла. Да и мне бы надо в термы - отмыться от женского, как сейчас помню, липкого от пота тела, но… некогда», - решил для себя Северус, поняв, что из сна бестолкового пришёл к нему образ розы без шипов. Таких не бывает - розы всегда, даже в мире магов, колются. И отвратительным показалось ему поведение своё двусмысленное с Поттером на глазах у страшно ревнивого названного брата своего Квотриуса.