Звезда Альтаир
Шрифт:
— Вы, Василий Лаврентьевич, настоящий коренной туркестанец! Вас никогда и никуда невозможно переманить и вообще увезти отсюда?
— Невозможно, Борис Николаевич. Тут я родился, тут и в землю лягу. Без Туркестана нет мне жизни.
Они сидели на камнях Тали-Расад, как раз там, где двадцать с небольшим лет спустя вырубят в черной скале могилу для Василия Лаврентьевича. Но в те далекие годы они смотрели не на землю, а на звезды, оба были еще молоды, полны дерзаний, сильные, умные люди, сыновья своего края, своей эпохи. А небо было таким же ясным и ярким,
— Однако пора, — позвал Борис Николаевич.
Василий Лаврентьевич встал, засветил узкий язычок карбидного фонарика, осветившего сетку нитей прибора. Ровно в девять часов три минуты они сделали второй отсчет; средняя вертикальная нить трубы была точно совмещена с Полярной звездой в момент ее прохождения через меридиан.
— Сколько теперь? — взволнованно спросил Вяткин.
— Сто девятнадцать градусов.
— А по нониусу?
— Плохо видно, что-то не разберешь…
— Я посвечу.
Вяткин зажег свечу. Сорок минут! Квадрант! Это, несомненно, был квадрант! Он лежал в плоскости меридиана и имел восточное отклонение величиной в три минуты.
Когда Вяткин возвратился домой, Елизавета Афанасьевна ничего ему не сказала, а утром передала принесенную вчера записку:
«Милостивый государь Василий Лаврентьевич!
К вам у его превосходительства генерала Гескета есть неотложное дело. Благоволите прибыть завтра к девяти часам утра к генералу.
С совершеннейшим к вам почтением»…
Начинается! После приезда в Самаркандскую область генерал-майора Гескета в губернаторском доме все переменилось. Дом приобрел постный вид, совершенно в духе самого хозяина. Василий Лаврентьевич прошел по пустым гулким комнатам и постучал в кабинет Гескета.
— Войдите, — откликнулся Гескет. — Подходите ближе и можете сесть, — милостиво разрешил Гескет. Сам он сидел в кресле, рядом стоял Чернявский. — Мне доложили, — скрипуче начал Гескет, — что вы, господин Вяткин, нарушаете законы туркестанского края.
— А именно?
— Без надлежащего на то разрешения ведете раскопки древностей.
— Верно, — ответил Вяткин, — донесли правильно, — он взглянул на Чернявского, — я раскопал новый памятник старины.
— А по какому праву? Объяснитесь.
— Дело в том, что в знаменитом «Положении» Туркестанского края ясно написано: «Запретить самовольно раскапывать места, интересные в археологическом отношении».
— Цитата точная, — восхитился Гескет, — продолжайте, прошу.
— Так вот: «места, интересные в археологическом отношении», прежде всего необходимо выявить. Как вам хорошо известно, мне Археологической комиссией Российской империи поручено составление археологической карты края. Стало быть, я занимался своим непосредственным делом.
— Ясно. А? Логично? — обратился Гескет к Чернявскому. Тот стоял бледный, сдерживая дрожь тонкого рта.
— Мусульманские памятники следовало бы не открывать, а уничтожать! — взвился Чернявский. — Самое их существование, с их
— И много вы уже раскопали, господин Вяткин? — улыбнулся Гескет.
— Нет. Только выявил, что место действительно в археологическом отношении интересно, и его следует взять на специальный учет.
— Все правильно. Но донесение о неблагонадежности — сигнал. Я обязан реагировать. Вам десять суток, господин Вяткин, домашнего ареста. А?
— Слушаюсь, — ответил Вяткин, радуясь, что дешево отделался, и поспешил домой.
«Видно, и впрямь мне жить и умереть под знаком Орла, — думал он с печалью. — Двуглавого, разумеется…»
Шел пятый день домашнего ареста Василия Лаврентьевича. Он подрезывал и окучивал розы, разбивал грядки для цветов, высаживал рассаду астр, ромашек, петуний, львиного зева и резеды.
Но вечерам сидел над рукописями, не в силах оторваться от своих дневников и записных книжек, заполненных при раскопках обсерватории Мирзы Улугбека.
Там, за пределами его кабинета, шумел город, своим чередом шла жизнь, люди рождались, страдали и умирали. Высились голубые купола и минареты памятников, птицы летали и вили гнезда. Все шло где-то там, в стороне. Настроение — прескверное. И впереди никакого света. Ему казалось, все о нем забыли. Нет, к счастью! Ведь жил на свете Бартольд…
«Милостивый государь Василий Лаврентьевич!
Вы несказанно обрадовали меня сообщением об открытии обсерватории Мирзы Улугбека. Уже по намекам Вашим в предыдущих письмах я понял, что Вы стоите на верном пути в своих поисках. Что именно вам удастся поймать светлую жар-птицу. А посему искренне Вас поздравляю.
Обнимаю Вас и посылаю от комиссии Археологической исхлопотанный через Комитет для изучения Средней и Восточной Азии «Открытый лист» и немного денег.
С искренним уважением к Вам и пожеланием успехов
Весь трепеща, раскрыл Вяткин «Открытый лист», — пакет принес ему рассыльный Областного Правления. На фирменном бланке Императорской археологической комиссии за № 648 значилось:
«С.-Петербург, здание Императорского Зимнего Дворца.
Выдан этот лист члену-корреспонденту Русского комитета для изучения Средней и Восточной Азии Василию Лаврентьевичу Вяткину Императорской археологической комиссией на право производства археологических раскопок на землях казенных, общественных и принадлежащих разным установлениям в пределах Самаркандской области, с обязательством доставлять в Комиссию отчет или дневники по произведенным раскопкам, а также, при особой описи всех находок, наиболее ценные и интересные из найденных предметов, для представления их на Высочайшее Государя Императора воззрение».