Звезда Ирода Великого
Шрифт:
Так говорил себе Ирод и никак по-другому говорить не хотел. Правда, в отличие от сознания, где Мариам причислялась к проклятому царскому роду, было еще другое — область, где правили чувства. И в этой области его тела, в этой части его существа — там была любовь к Мариам. К прекрасной Мариам, к звезде-Мариам, к судьбе-Мариам. И Ирод ощущал, что эта часть его существа не подвластна сознанию, что, даже если убить Мариам, любовь не исчезнет. Любовь была, но сейчас он не желал думать о любви.
В дверь осторожно поскребся слуга. Только поскребся, так ничего и не выговорив, — боялся гнева Ирода. Ирод вздохнул и встал. Гиркан, как и все они, тоже будет уничтожен. Но не теперь, позже,
Он вошел к Гиркану и улыбнулся с порога:
— Прости, что я не пришел к тебе сразу.
Гиркан сидел на ложе, свесив голые ноги. Они не доставали до пола. Лицо его было бледным, но не более, чем всегда, так что вид первосвященника можно было назвать здоровым.
— Ирод, Ирод, сын мой! — проговорил он с чувством, протягивая к нему руки.
Тот подошел, опустился на колени, склонил голову.
Гиркан положил ему руки на плечи:
— Ну что? Что тебе сказал Александр?
Ирод смотрел на голые ноги первосвященника — дряблая кожа, синие прожилки, редкая рыжая щетина — и чувствовал отвращение. Но когда он поднял голову, лицо его выражало нежность. Он сказал:
— Я люблю тебя больше жизни!
Гиркан нетерпеливо покивал — признания Ирода сейчас ему были не нужны — и повторил вопрос.
Ирод ответил, что Александр оказался к нему благосклонен и простил его. Гиркан удивленно проговорил:
— Простил? Тебя? Но почему?
Ирод ответил не задумываясь и с той же нежной улыбкой, с какой только что говорил о своей любви к Гиркану:
— Он сказал, что прощает меня, потому что я верно служил тебе. Так и сказал: «Прощаю только потому, что ты верно служил дяде».
Маленькие глаза Гиркана блеснули, Ирод почувствовал, как руки первосвященника сжали его плечи.
— Так и сказал?! Он так тебе и сказал?!
Ирод ответил просто:
— Да, конечно.
После того как он решил, что убьет Гиркана, говорить с первосвященником стало очень легко — не нужно было следить ни за словами, ни за выражением лица, ни за жестами. Все происходило само собой, не требовало от Ирода никаких усилий. Ведь в его глазах Гиркан был уже мертв, а притворяться в присутствии мертвого и унижаться перед мертвым очень легко.
Первосвященник еще несколько раз переспрашивал Ирода, просил рассказывать подробно, как там все происходило у Александра, как вела себя Юдифь. На его лице надежда сменяла страх, а страх — надежду. Наконец он отпустил Ирода, и тот удалился к себе.
Рано утром Ирод стоял у ворот дома Александра, держа лошадь за повод. Он не взял с собой никого для сопровождения, даже просто слуг, решил ехать один. А слуги Александра суетились у ворот, водили коней, укладывали вещи в повозки. Они делали вид, что не замечают Ирода. Может быть, им так было приказано. Скорее всего, потому, что Ирода в Иерусалиме боялись все. Если так, то Александр решил унизить его еще больше.
Но Александр ошибался (хотя и не мог этого знать), Ирод не чувствовал унижения. Ведь все они, кроме Мариам, для него были мертвы, а Александр — первый из мертвецов. Так что не только унижения не чувствовал Ирод, стоя перед воротами дома Александра, но и простой неловкости. И это при том, что он сам придерживал лошадь за повод, а слуги хозяина старательно изображали, что не замечают его.
И Александр, наконец появившийся на пороге, тоже не заметил его — как и Юдифь, сестры, дочери. Среди провожавших должна была быть Мариам, лишь она одна могла смутить Ирода. И чтобы не испытывать смущения, Ирод еще ниже опустил голову.
Александр «заметил» его, лишь выехав на улицу. Коротко и угрюмо кивнул за спину, и Ирод пристроился в хвосте
Дорога показалась Ироду особенно долгой. Четыре повозки с вещами тащились еле-еле. На привалах Ирод сидел отдельно, ел то, что захватил с собой. Никто не говорил с ним, никто не предлагал еды. Труднее всего становилось ночью, потому что спать по-настоящему он не мог, опасался, что кто-нибудь из слуг Александра зарежет его во сне. Он укладывался поодаль от остальных, прямо на земле, подложив под голову седло — для Александра ставили шатер, — но лишь только лагерь затихал, незаметно отползал еще дальше в сторону. Лежал на голой земле, к утру чувствуя дрожь во всем теле, почти не спал. Так что, когда прибыли в Дамаск, Ирод едва держался в седле.
При въезде в город Ирод подскакал к Александру, почтительно поклонился, проговорил:
— Позволь указать дорогу, благородный Александр.
Александр не ответил, а Ирод поехал впереди. Он знал, с какой стороны подъехать к дворцу прокуратора, у него была точная договоренность с отцом.
Центурион, командовавший перекрывшими улицу солдатами, узнал Ирода. Ирод незаметно:, одним движением глаз указал центуриону на Александра. Тот кивнул и показал на дворец. Пропустили только Александра и Ирода. Александр попытался возражать, а центурион вежливо, но твердо объяснил, что таков приказ прокуратора: не пропускать вооруженных людей, потому что в городе неспокойно.
Они легко прошли ВО! дворец, к ним вышел секретарь Метелла Сципиона, сказал, что прокуратор рад прибытию сына иудейского царя и незамедлительно примет его.
В одной из галерей дворца четверо солдат внезапно набросились на Александра и повалили его на пол. Он не пытался вырваться, только простонал один раз, когда ему связывали руки. Когда его подняли, он нашел глазами Ирода. Если бы ненависть могла испепелять, то в одно мгновение от Ирода осталась бы жалкая кучка пепла, Не без труда выдержав взгляд Александра, Ирод мстительно усмехнулся.
Задача Антипатра была и проще и сложнее, чем та, что он поручил Ироду. Конечно, остановить царя Аристовула, идущего во главе римских легионов на Дамаск, было значительно труднее, чем уговорить его сына покинуть Иерусалим. Но, с другой стороны, Ироду предстояло уговорить Александра, а Антипатр намеревался купить смерть Аристовула. Покупать всегда проще, чем уговаривать.
После отъезда из Сирии Марка Антония начальство над легионами прокуратора принял трибун Гней Сервилий. Антипатр познакомился с ним еще в бытность здесь Авла Габиния. Сервилий был неприятный человек, но очень понравился Антипатру. Все его недостатки — низкий рост, некрасивое лицо, грубые манеры, весьма посредственный ум и угрюмый нрав — искупались од-ним-единственным достоинством: он был невероятно корыстолюбив. Настолько, что это сразу же бросалось в глаза. Антипатр еще раньше думал, что неплохо бы при случае использовать это замечательное достоинство Гнея Сервилия. Случай представился только сейчас. Расположить к себе трибуна было нетрудно — Антипатр отправился к нему с щедрыми дарами, — но вопрос состоял в том, согласится ли Сервилий исполнить план Антипатра и не покажется ли ему этот план слишком опасным. Понятно, что за согласие нужно будет заплатить большую цену, может быть, слишком большую. Но что думать о цене, когда реальной опасности подвергается жизнь Антипатра — и его самого, и всех его близких? Тем более что заплатить он мог много: Антипатр когда-то помогал людям Красса перевозить ценности Иерусалимского храма и кое-что оставил себе. На это «кое-что» можно было купить пятерых Сервилиев, а ему нужен был один.