Звезда Одессы

Кох Герман

– Что вы там стоите? – кричала она. – Вы должны прийти сюда, посмотреть и…

– Это ужасно, – перебил я ее.

Фраза, которую, вообще-то, следовало произнести уже давно и которая не отрицала наличия протечки, снова привела ее в замешательство.

– Вы это говорите, – сказала она. – Это… это…

– Видимо, я заснул. Видимо, так и было. Ванна…

Я сделал вид, будто подыскиваю слова:

– Из ванны стала вытекать вода. Это напоминало Всемирный потоп. Вода текла и текла. Все залило разом. «Господи, да как это могло случиться», – подумал я. И тогда увидел, что дело в ванне. Но было уже слишком поздно.

Госпожа Де Билде уставилась на меня. Я произнес без остановки довольно

большой текст, но в самом этом тексте что-то не стыковалось, в нем было нечто искусственное, сочиненное, вроде реплик в плохо написанной радиопостановке. Ритм, в котором я произносил фразы, с паузами в несколько секунд после каждой точки, усиливал сходство с радиопостановкой.

Я видел, что она шевелит губами, но слов не было слышно. Потом она покачала головой. Из открытой кухонной двери вышла пятнистая собака и поплелась по высокой траве к кустам в глубине сада. Будь это радиопостановка, появление собаки было бы точно выверено по времени. Я закрыл глаза, чтобы улавливать только звуки: затрудненное дыхание госпожи Де Билде, шелест листьев вокруг собачьей морды, а вдалеке – гул города, шум поезда, проезжающего по стальному мосту.

Когда я снова открыл глаза, пес уже присел в кустиках. В этот раз он смотрел не на меня, а прямо перед собой, словно предпочитал остаться незамеченным; как обычно, пасть его была полуоткрыта, и с языка на траву падали капли. Но благодаря его позе в этот раз я увидел, что из мохнатой оболочки высунулся наружу, от натуги, розовый кончик собачьего члена. В то время – дело происходило, наверное, в конце февраля – ничего не было ярче во всем саду.

Я попытался вспомнить кличку собаки. Пират? Нет, не так, но похоже. Я посмотрел на госпожу Де Билде, на ее сухие старческие волосы. Как долго мы стоим здесь, не произнося ни слова? Она – внизу, в саду, а я – наверху, на балконе. Я положил руки на перила и испытал такое ощущение, будто я стою на парадном крыльце и должен начать важную речь. Я сделал глубокий вдох и подождал, пока пес не просрется.

– Плут! – крикнул я громко.

Пес и хозяйка одновременно подняли голову. Пес навострил уши и склонил голову набок, как делают собаки, слыша только свою кличку; во взгляде госпожи Де Билде читался в основном испуг, точно, произнеся кличку ее собаки, я вышел за какие-то рамки. «Если бы я задел в ней то, что не задевали уже сто лет, она посмотрела бы точно так же», – подумал я и содрогнулся против воли. Во всяком случае, я завладел их вниманием.

– Тебе, наверное, хотелось бы почаще выходить на улицу, а, Плут? – сказал я. – На настоящую улицу, с деревьями, и мусорными мешками, и другими собаками. Но старушка не очень хорошо ходит по улице, а? И потом, она ходит очень медленно, так что все удовольствие быстро улетучивается. Поэтому она будет заставлять тебя срать в саду, пока там не останется ни одного местечка, где не воняет твоим собственным дерьмом.

Госпожа Де Билде тоже склонила голову набок: если я не ошибаюсь, она повернулась ко мне «хорошим» ухом. Вообще-то, ей надо было войти в дом – я же разговаривал не с ней, а с ее собакой; с другой стороны, она, возможно, могла бы что-нибудь извлечь из нашего разговора.

– Люди заводят животное, – продолжал я. – Или ребенка. И умудряются делать все для этого животного или для этого ребенка. Животное – жалкое и невинное, ребенок слишком мал, чтобы о себе позаботиться. Так или иначе, оба зависят от других, это ключевые слова. Люди любят тех, кто от них зависит.

Но если они никого не заводят, им нечего предложить. Они становятся старыми и больными, и приходится очень громко орать, чтобы они тебя поняли; или же они забывают все, что им говорят. Если ты собака, ты оказываешься привязанным к ходунку и должен срать в саду, моля бога послать того, кто даст тебе поесть в тот день, когда старушка утром умрет в своем кресле.

Рассказ еще не закончился. В действительности рассказ был гораздо длиннее, но пес больше не слушал. Держа голову над самой травой, он поплелся обратно к кухонной двери. Госпожа Де Билде, в свою очередь, выставила один из своих голубых шлепанцев вперед, будто хотела оставить меня в одиночестве на балконе.

– Госпожа Де Билде, – сказал я.

Она не посмотрела наверх, но, по крайней мере, остановилась; я увидел, как ее пальцы затеребили кармашек фартука и выудили из него смятую в комок бумажную салфетку. Я решил, что она собирается вытереть лоб, но она поднесла комок к глазам.

– Госпожа Де Билде, – продолжал я. – Некоторое время назад я предложил вам пять тысяч гульденов, если вы поищете для себя другое съемное жилье. Я даже предложил взять на себя расходы по вашему переезду. Сегодня я добавляю еще две с половиной тысячи гульденов. Это мое последнее предложение. Больше сумма увеличиваться не будет. Семь с половиной тысяч гульденов – это куча денег, если учесть, что вы пищите о протечке, стоит мне уронить чашку кофе. Вот как сегодня.

В воцарившейся после этого тишине я слышал ее дыхание, еще более тяжелое и утомленное, чем обычно, словно у воздуха отвоевывалась каждая порция кислорода. Будь это и вправду радиопостановка, самым выигрышным вариантом было бы первым уйти в дом и оставить госпожу Де Билде в саду, наедине с ее мыслями, а не поступать наоборот. Но я внезапно почувствовал страшную усталость.

Я постоял еще некоторое время, совершенно без всякого толку, на своем собственном балконе; и конечно, в это время заморосил дождик. Когда я снова посмотрел вниз, госпожа Де Билде уже исчезла.

– В соответствии с балльной системой… – услышал я, присев на корточки за слегка приоткрытой балконной дверью; я был в одних трусах. – В соответствии с балльной системой, ты точно переплачиваешь пятьдесят гульденов.

Это был голос Тиции Де Билде.

– И все это при таком неудовлетворительном обслуживании.

Голова у меня раскалывалась. Спуск по лестнице забрал последние силы. Сидя на корточках у балконной двери, я мог видеть бутылку «Джека Дэниелса», стоявшую среди других бутылок на полке напротив кухонного стола. Коробочка с нурофеном лежала, незаметная, в ящичке возле раковины. Две таблетки по двести миллиграммов и полстакана «Джека Дэниелса» – и на несколько часов мусорные мешки и скачущие рысью лошади оказались бы на почтительном расстоянии от меня. Между тем я понятия не имел, что делаю тут, сидя в этой невозможной позе за балконной дверью и слушая разговор о балльной системе. После протечек, случившихся несколько месяцев назад, я сделал передышку – не потому, что пришло время отдохнуть, а лишь из желания создать у госпожи Де Билде иллюзию, что протечками все и ограничится.

– …здесь, прямо у меня над головой.

Ее голос вывел меня из дремоты. Наверное, я ненадолго отключился, сидя на корточках, потому что последняя фраза не была продолжением предыдущей.

– Неужели! – раздался голос Тиции. – Когда?

– Не так давно. Я выводила Плута в сад. А она вышла на балкон – взять две бутылки пива из ящика. А потом он подошел к ней сзади. Он схватил ее так крепко… Здесь…

– Да?

– Тогда она обернулась и стала его целовать. В губы. И обняла его. И он тоже…