Звезда Одессы
Шрифт:
Посетителей в «Делкави» было гораздо больше, чем в первый раз. Только в глубине, у стойки бара, оставались незанятыми два табурета. По пути в туалет мне пришлось протискиваться между этими барными табуретами и вешалкой с толстым слоем пальто.
На одном из табуретов, рядом с тем местом, где стойка поворачивала на сорок пять градусов, сидел старик в темно-коричневом пиджаке и ел сэндвич. Не помню, что именно в его сгорбленной позе, в том, как он подносил сэндвич ко рту, заставило меня замедлить шаг. Прежде чем закрыть за собой дверь туалета, я обернулся; лицо старика я мог видеть
Расстегнув ширинку и с хлопком открыв очко унитаза, я почувствовал, что у меня пылают щеки. Когда я, облегчившись, мыл руки, в зеркале над раковиной отразились два красных пятнышка у меня под глазами. Увидел я и ухмылку на своем лице. «Ну и ну», – сказал я вслух своему отражению в зеркале, вытирая руки. Прежде чем открыть дверь туалета, я повторил: «Ну и ну».
Оба места рядом со стариком были заняты. Я сел на один из свободных табуретов и подозвал девушку за стойкой.
– Пива, – сказал я.
Старик уже доедал свой сэндвич. Как я теперь разглядел, это был гамбургер – или то, что от него оставалось. Старик наклонял голову низко, почти до тарелки, очевидно стремясь как можно больше сократить расстояние между тарелкой и ртом. Его пальцы шарили по булочке, но не находили в ней опоры; когда старик наконец крепко ухватывал ее, булочка издавала короткий сопящий звук.
В то же самое время раздавались и другие звуки, которые шли не от булочки, а изо рта мужчины. Я видел, как его язык что-то ищет внутри рта; сначала он колыхался у передних зубов, а потом снова исчезал в глубине, чтобы обстоятельно ощупать задние зубы. Рот раскрывался шире, и губы складывались в трубочку, направляясь к остаткам сэндвича, размачивая белый хлеб, который пальцы поднимали кверху.
Вообще-то, теперь я смотрел только на пальцы; эти пальцы, особенно обгрызенные до самых кутикул ногти, служили окончательным доказательством того, что я не ошибался с самого начала.
Эти пальцы – точнее, части пальцев, которые должны быть закрыты ногтями, – блестели в свете оплетенных бурыми корзинками лампочек, висевших над баром. На некоторых кутикулах виднелись остатки горчицы. Я подумал, что не видел господина Бирворта больше четверти века. Вероятно, все эти годы он не переставал грызть ногти; все это время зубы учителя французского снова и снова, все менее успешно, пытались зацепиться за остатки ногтей в отчаянных поисках отросшего ногтя.
Подумал я и о его жене. Я задался вопросом, жива ли она еще, а если да, то продолжает ли она щипать господина Бирворта за письку через ткань пижамы; продолжает ли хрюкать, как свинья, и стрижет ли волосы ежиком?
Я тихонько охнул, и в то же самое время господин Бирворт поднял голову и взглянул на меня. Его водянистые глаза таращились из-за толстых стекол очков, не подавая никаких признаков узнавания.
Я посмотрел в его глаза, белки которых пожелтели, словно старая газетная бумага, и вдруг совершенно ясно осознал, что его жена уже умерла; наверное, она чем-нибудь подавилась или одним дождливым утром просто осталась сидеть мертвой за столом во время завтрака. На столе, между крошками и остатками скорлупы только что облупленного яйца, медленно остывал
– Фред! – прозвучало из другого угла кафе.
Тон, которым выкрикнули мое имя, свидетельствовал о том, что меня окликали уже во второй раз, а первый я прозевал. У свободного столика возле входной двери стоял Макс и махал мне рукой.
– А Сильвия? – спросил я, усаживаясь напротив него.
На Максе была белая трикотажная спортивная куртка с капюшоном и серыми буквами «russell athletic» [26] на груди. Он потер руки и взял со стола меню.
– Ей надо было пройтись по магазинам, – сказал он.
26
Американская марка спортивной одежды.
Я едва не рассказал о том, что здесь сидит наш бывший учитель французского, но сдержался.
– У тебя чудесная дочка, – заметил я.
Макс широко улыбнулся, захлопнул меню и выудил из-под куртки пачку «Мальборо» и зажигалку.
– Красавица, а? – сказал он, закуривая сигарету.
Он посмотрел на свои руки и покрутил обручальное кольцо на безымянном пальце. В это время я увидел, как у стойки бара господин Бирворт встает с табурета и исчезает в туалете; я снова подумал о его пальцах, о том, как они возятся с брючной застежкой.
– А у тебя? – спросил Макс.
– Что – у меня? – спросил я.
– У тебя есть дети?
– Да, один… Ты его не видел? На моем дне рождения.
Макс задумчиво посмотрел на меня. Я и сам задался вопросом, куда подевался Давид на моем дне рождения, и смутно вспомнил, как сын выходил из кухни с бутылкой пива в руке. Свернул ли он потом направо, в гостиную, или налево?.. Чем дольше я об этом думал, тем более вероятным находил, что в тот вечер он в основном сидел, закрывшись, в своей комнате: значит, Макс его совсем не видел.
– Давид, – сказал я. – Ему четырнадцать.
Макс покачал головой.
– Спрошу у Сильвии, – сказал он. – У нее лучше память на лица.
Я воззрился на него; возле нашего столика появилась официантка с блокнотом наготове.
– Мне, пожалуйста, сэндвич с горячей пастромой и хреном, – сказал Макс, – и свежевыжатый сок. Большой.
Я посмотрел на свои часы.
– А мне пиво, – сказал я. – Тоже большое.
– Тебе надо узнать, который час, чтобы разрешить себе выпить пива? – рассмеялся Макс.
Я тоже засмеялся, одновременно спрашивая себя, вправду ли он не помнит, с кем был у меня на дне рождения.
– Как дела у Ришарда? – спросил я.
– «Как дела у Ришарда», – повторил Макс мои слова, но без вопросительной интонации.
Внезапно я почувствовал необъяснимый жар – мое лицо залилось краской, что, несомненно, было заметно издали. Я уставился на дверь туалета в глубине кафе, но она все еще была закрыта.
– Утро пятницы – действительно удобное время, чтобы забрать машину, – сказал Макс. – Мне никуда не надо ехать.