Звезда Одессы
Шрифт:
Достаточно было подсчитать валяющиеся везде кучи собачьего дерьма, чтобы прикинуть, сколько дней она отсутствовала; сам я насчитал шесть куч, что давало от двух до четырех дней. Но и этими подсчетами я не стал бы делиться с сыщиками по собственной инициативе.
– Я регулярно встречал ее на улице, – ответил я.
В это время мой взгляд остановился на простом прямоугольном стуле у изножья кровати. На его сиденье лежали розовые колготки, а под ним стояли два голубых шлепанца.
Индонезиец продолжал выжидательно смотреть на меня, очевидно рассчитывая, что я расскажу
Около семи утра у меня возникло сильное желание позвонить Максу, и теперь я очень сожалел, что не поддался порыву. Мне казалось, что в семь часов еще рано звонить Максу и мешать ему, чем бы он ни занимался, или, что еще хуже, поднимать его с постели из-за события, которое, как мы знали, должно было случиться, причем о подробностях мне следовало знать как можно меньше. Помню, когда-то я прочел в интервью Стивена Кинга, что при написании своих книг он никогда не знает, кто окажется преступником. «Если это знаю я, читатель тоже знает», – сказал он; рассуждая логически, я никогда не смог бы солгать о том, чего не знаю. С другой стороны, сейчас я был скорее читателем, чем писателем, – читателем, желающим узнать, почему госпожа Де Билде не возвращается с прогулки со своим ходунком, причем впервые с незапамятных времен решает не надевать розовые колготки и голубые шлепанцы.
– Вы не знаете, у этой женщины есть родственники? – спросил невыспавшийся, который стоял у окна.
– Только дочь, – ответил я. – Насколько мне известно.
Тиция! Ее имя всплыло мгновенно; в этот момент я вспомнил ее отвратительную задницу, вылезающую из двери сарайчика. Так или иначе, Тиция еще не забила тревогу; в сочетании с кучами собачьего дерьма это означало, что она как минимум три дня не общалась со своей престарелой матерью.
Сыщик не стал спрашивать меня о том, как можно связаться с этой дочерью, – вместо этого он повернулся и откинулся назад, опершись обеими руками о подоконник.
– А какими были ваши отношения с соседкой? – спросил он.
Мне стоило труда сдержать ухмылку: когда этот человек не мог заснуть и ночью ворочался в постели, он, очевидно, тоже смотрел «Коломбо».
– Ах… – сказал я, пожимая плечами и теперь уже открыто ухмыляясь обоим сыщикам, словно хотел установить взаимопонимание с ними. – Она частенько брюзжала. Всегда что-то было не так. То она считала, что мой сынишка слишком шумит, то жаловалась на несколько капелек, протекших в ее ванную. А иногда я убедительно просил ее получше ухаживать за своими животными, ведь тут, откровенно говоря, воняет. Вы сами это чувствуете. У нас наверху тоже пахнет.
Индонезиец сделал шаг вперед и прищурился: наверное, он подражал инспекторам полиции из телесериалов, но там были актеры, которые знали, что делают.
– Значит, вы рады, что избавились от нее?
Я решил, что лучше снова принять серьезный вид.
– Видите ли, я не знаю, что случилось с госпожой Де Билде. Может быть, ей стало плохо и она сейчас лежит в каких-нибудь зарослях, незаметно для прохожих. Такого никому
По пути к входной двери мы прошли мимо ванной. Я увидел желтое или белое белье, висевшее на сушилке; темнота не позволяла как следует различить отдельные вещи, но бурые пятна на потолке и облупившуюся штукатурку было видно отчетливо.
– Мы будем держать вас в курсе дела, – сказал невыспавшийся «Коломбо».
Руки мне не подали, но я и не ожидал этого.
Наверху я кратко отчитался перед членами своей семьи; Натали с самого утра ни разу не посмотрела мне в глаза, а теперь гладила пятнистую собаку, которую ей стало жалко. До этого она уже однажды спускалась вниз, чтобы налить свежей воды птичкам и покормить хомячков (или сурков?).
– Мы думаем, она лежит где-нибудь в зарослях, – закончил я свой рассказ. – Незаметно для прохожих.
Я открыл дверцу холодильника и сделал вид, будто обследую его на предмет чего-нибудь съедобного; мы еще не ходили за продуктами, а упакованный мягкий сыр и другие продукты с длительным сроком хранения имели жалкий вид.
– Думаю сходить за чем-нибудь свеженьким, – сказал я. – Кто хочет селедки?
– Селедки? – повторила жена. – Ты знаешь, который час?
Я посмотрел ей в глаза и ухмыльнулся как можно глупее.
– Я две недели был в Испании, – сказал я. – И там постоянно думал о селедке.
На углу улиц Пифагора и Коперника я достал из кармана брюк мобильный телефон. Я огляделся вокруг, но обе улицы казались пустынными; только в конце улицы Пифагора кто-то безуспешно пытался завести мопед.
Я свернул по улице Коперника налево, в сторону парка Линнея, и набрал номер Макса. Я сделал это на ходу: пусть люди, которые прячутся у себя дома за гардинами, потом не удивляются, что я звонил по мобильному возле их дома. В моих действиях не было никакой таинственности и секретности. Я вел себя наподобие человека, который забыл данное ему поручение и звонит домой, чтобы уточнить у жены, какой сыр она велела купить.
– Алло…
Голос Макса не казался сонным – скорее, в нем звучала осторожность.
– Алло, – сказал я в надежде, что он узнает мой голос. Я решил, что называть себя неразумно: мобильные линии сейчас прослушиваются с такой же легкостью, как и стационарные.
– Алло, кто это?
Может, я нафантазировал, но было похоже, что где-то на заднем плане из крана лилась вода.
– Это Фред, – сказал я чуть слышно, слишком поздно сообразив, что не важно, тихо или громко ты называешь свое имя.
– Да…
– Да.
– Какой Фред?
Макс явно был раздражен.
– Фред, – повторил я поспешно. – Я вернулся из отпуска. С Менорки.
– Ах, Фред…
Не могу сказать с уверенностью, но, по-моему, в голосе Макса прозвучало разочарование.
– В чем дело, парень?
– В чем дело? – повторил я.
– Зачем ты мне звонишь?
Кран, если это был кран, закрылся. Я посмотрел на часы: четверть одиннадцатого.
– Надеюсь, я не разбудил тебя своим звонком, – сказал я.