Звезда победы

Стариков Виктор Александрович

— Многие не верили и сомневались, — заметил Фомичев. — А цех стал первым в заводе.

— В этом и твоя большая заслуга.

— Ну, ну… Мы не на банкете. Ты справился, хотя и в это тоже не верили.

— Я давно хотел тебе сказать… Ты для меня сделал очень много.

— Ничего особенного я не сделал. Нужно было заставить тебя работать. Вот и заставили. Пришлось повозиться с тобой, чортушкой!.. Ну, сробили, как говорят у нас на Урале. А теперь прощай. Пойду дальше.

На улице Фомичев остановился, чтобы раскурить трубку.

Он увидел, как Вишневский, Фирсов и Коробкин прошли в конторку. «И эти еще тут, — подумал он. — Надо посмотреть, чем они заняты».

Начальник цеха и мастера сидели рядом за столом, заваленным бумагами. Они подняли головы на скрип отворившейся двери.

— Не помешаю? — спросил Фомичев.

— Нет, пожалуйста, — пригласил Вишневский.

Работа цеха в последнее время налаживалась. Однако отражательный цех отставал от ватержакетного.

— Беда, Владимир Иванович, — пожаловался мастер, — бьемся над печью. Что-то у нас с форсунками не получается. Температуру не удается держать.

Фомичев скинул пальто и подошел к столу.

— Теплотехник мне говорил, что у нас избыток тепла в печи.

— Слышал, — подтвердил Фомичев.

Развернули чертеж печи, и все четверо склонились над ним.

Только в час ночи Фомичев ушел от них.

26

Все произошло не так, как предполагал Фомичев.

Часов около восьми вечера Марина Николаевна позвонила Фомичеву и попросила его зайти к ней.

— Мне нужно посоветоваться с тобой, — сказала она. Что-то необычайное и тревожное почудилось ему в голосе Марины Николаевны.

— Что-нибудь очень срочное?

Она помолчала, словно раздумывая, потом безразличным тоном ответила, что ничего срочного и серьезного не произошло. Они могут увидеться и поговорить завтра. Она к нему сама зайдет.

Тогда Фомичев решительно сказал, что будет у нее через тридцать-сорок минут, самое позднее — через час.

Марина ждала его. Электрический чайник всхлипывал на маленьком столике. На столе была расставлена посуда.

— Я помешала тебе? — опросила она виновато. — Извини. Я не могла поступить иначе.

— Что ты, Марина. Об этом и говорить не надо.

— Вот и кончились мои раздумья, — задумчиво сказала она. — Я должна вернуться домой.

Фомичев недоумевающе слушал ее. Она стояла к нему спиной у маленького столика, наливая в стаканы чай, и он не видел ее лица. Но руки Марины, показалось ему, при этих словах чуть дрогнули.

— Хочешь прочесть письмо? — спросила она, повертываясь к нему и протягивая конверт.

«Милая Маринка», — прочел Фомичев первые слова, написанные твердым и аккуратным старческим почерком. Письмо было от родителей. Они писали, что все лето прождали ее, откладывая свой отъезд, но так и не дождались. Теперь они уже дома, в Ростове. Их старая квартира разрушена («город очень пострадал от немцев», — добавляли они в скобках — их

было много в письме), но им уже дали другую, и они устроились почти так же хорошо, как и до войны. Галка стала большая (шел подробный рассказ в скобках о ее привычках, занятиях), все больше и больше походит на мать, какой она была в этом возрасте. Уже пошла в школу. Часто спрашивает о маме: почему она не едет домой, где живет. В самом деле, что ее задерживает на Урале? Когда же думает она вернуться домой? Старики спрашивали осторожно, но настойчиво. В словах письма звучали недоумение и обида.

Фомичев понял, что нельзя дольше задерживать Марину. Письмо обязывало все решить сегодня, сейчас.

— Когда ты думаешь ехать?

— Через три дня. Я ведь очень обижаю отца и мать. И я очень хочу видеть Галку! Боже мой, ей уже пошел восьмой год, — и Марина счастливо улыбнулась. — Я не могу больше без нее.

— Но ты должна вернуться. Забирай Галку и возвращайся скорее.

Она смотрела на него, чуть склонив голову, и лицо ее зарделось румянцем.

— Только так, — повторил он. — Тебе надо ехать за ней, но не задерживайся, скорее возвращайся.

Она высвободила свою руку из его, положила ему руки на плечи:

— Куда я денусь? Разве я теперь могу отсюда уехать? Уж, видно, мне теперь здесь жить.

…Поезд уходил в восемь часов. Марине Николаевне предстояло проехать по заводской узкоколейной дороге шестьдесят километров, а потом пересесть на московский поезд. Фомичев хотел поехать с ней, помочь ей сесть на московский поезд, но Марина Николаевна воспротивилась этому и настояла, что они простятся здесь; она не хотела отвлекать его от заводских дел.

На платформе под ногами шумели листья. Тепло светлели огоньки в домах поселка. Воздух был по-осеннему звонок и прохладен. Отчетливо слышались гудки паровозов и электровозов и чистый перестук колес думпкаров на рудничных ветках. В вышине, видная отовсюду, горела заводская звезда.

Отход поезда задержался на полчаса. На перегоне велись работы по устройству разъезда на новый строившийся рудник. Марина Николаевна и Фомичев ходили взад и вперед мимо вагонов, где в окнах уже теплились свечи и виднелись лица пассажиров, а проводники с фонарями в руках стояли у подножек своих вагонов. Все было маленьким: станционный дом, платформа, паровоз, пассажирские вагоны, полотно дороги, — но все было, как перед началом большого пути.

Они не говорили о будущем. Оно было ясно. Марина Николаевна, радостно взглядывая на Фомичева, говорила, что у нее такое чувство, как будто она начинает новую жизнь. Она уже жила радостью встречи с дочерью. Уже перед самым отходом поезда, когда Марина Николаевна стояла возле ступенек своего вагона, он, держа в своих руках ее руки, заглядывая в глаза, в которых отражались огоньки станции, опять спросил:

— Ведь ты недолго пробудешь там? Как условились — через три недели дома?