Звезда Серафима Саровского… Звезда любви…
Шрифт:
Как сейчас, видит он её высокий, стройный силуэт на фоне окна, за которым уже сгустились сумерки. Она стояла к нему спиной и делала вид, что пытается что-то рассмотреть за темным стеклом. «Глупышка!.. – усмехнулся он тогда в душе, – ну что ты сможешь рассмотреть сейчас там, за окном, когда на улице уже почти непроглядная тьма? Какая ты у меня робкая, девочка моя. Какая боязливая. И насколько девственна! Девственна, словно Святая Мадонна. И до чего же желанная!.. Безумно желанная…».
А еще он вспомнил, как тогда, на подъёме захлестнувшего его влечения к панне Марийке, подошёл он к ней сзади, стоящей у окна, подошел потихоньку, чтобы не спугнуть проснувшуюся в ее
– Ох-хо-хо… Упустил я тогда момент!.. Упустил!!! – сильно нахмурив брови, сокрушённо произнес барон… – Ладно!.. Черт с ней, с этой панной Марийкой! Упустил и упустил…
Зато теперь он проснулся окончательно и принялся прислушиваться к голосам прислуги, накрывающей для него к завтраку стол в гостиной. Запахи еды, запах свежеиспеченного хлеба пробудили в нем аппетит и он, ещё немного полежав, решительно встал с постели, накинул поверх длинной ночной сорочки шелковый шлафрок, взял со стола колокольчик и позвонил прислуге…
На его звонок явились два камердинера. К этому времени, как правило, к полудню, ими для хозяина уже была приготовлена тёплая ванна с добавлением розового масла и все принадлежности для скрупулезного ухода за его бородкой и усиками. А также всевозможные расчёски и щёточки для тщательной укладки его волос.
На плечиках была развешена свежевыстиранная, тщательно отутюженная белоснежная сорочка. Стояли начищенные до блеска кожаные коричневые сапоги.
После утреннего туалета барон Ордоновский, благоухающий чистотой, свежестью и запахом дамасских роз, появился в гостиной.
На нем была белая, свободного кроя сорочка из натурального шелка с большим отложным воротником и длинными рукавами на высоких манжетах. Манжеты сорочки были застегнуты на ряд мелких, обтянутых белым шелком пуговок. Точно на такие же пуговки была застегнута и сама сорочка, но только до середины его широкой, могучей груди, на которой переливалась своими витиеватыми гранями толстая цепь с прикрепленным к ней золотым медальоном, на лицевой створке которого была изображена мудрёная магическая пентаграмма, инкрустированная самоцветами.
Пояс его светло-коричневых, с золотыми лампасами узких брюк, в которые была заправлена сорочка, украшал широкий, коричневого цвета кожаный ремень с крупной позолоченной пряжкой. Длинные стройные ноги обтягивали высокие коричневые сапоги.
Жгуче-чёрные кудри его волос были зачесаны назад, маленькая, аккуратная бородка и небольшие усики смотрелись идеально ухоженными…
Итак… намытый и начищенный до блеска барон, благоухающий свежестью и ароматом дамасских роз, появился в дверях гостиной, где для него уже был накрыт к завтраку стол. Но что это?.. Почему его густые, черные вразлет брови стали собираться к переносице?.. Почему уголки капризного рта опустились книзу, а во взгляде больших карих глаз появилось негодование?.. Негодование чем?.. Ах!.. Вот оно, в чём дело… В гостиной к его появлению оказалось слишком много прислуги, гораздо больше, нежели это под силу было выдержать его нервам. Запуганные, с усталыми лицами слуги, всё поняв без слов, неслышной поступью покинули помещение. Через короткое время в гостиной остался один единственный лакей, занимающий в имении барона должность дворецкого.
Это был пан
Был пан Густав человеком богобоязненным, очень миролюбивым и честным. В его задачу входило прислуживать барину во время его трапезы. Обслуживал он барина без суеты. Ступал бесшумно. Не мельтешил перед его глазами и никогда не стоял у него за спиной. За долгие годы службы он научился чувствовать своего хозяина… Знал, когда следует убирать одно блюдо и подносить другое. Заранее знал, какое из блюд его избалованному барину придется по вкусу, а какое, скорее всего, может быть сметено им со стола со страшным ревом и скандалом.
Барон, удовлетворённый тем, что слуги всё правильно поняли и вовремя покинули гостиную, доброжелательно пожал руку пану Густаву и окинул взглядом сервированный для него к завтраку стол.
Среди многочисленных блюд барон выделил для себя два пышных, с хрустящей корочкой каравая. Один каравай был испечен из ржаной муки, второй из муки белой, пшеничной. Караваи лежали на белоснежном рушнике, яркие, замысловатые узоры на концах которого были расшиты крестиком. Караваи не были порезаны на кусочки, они сохраняли свою первозданную форму – ту, с которой их и вытащили из печи. Пышные, круглые, румяные, выпеченные с мудреным орнаментом в виде колосьев пшеницы, полевых цветов и каких-то птиц, смотрелись они помпезно и аппетитно.
Барон тут же подошел к караваям и принялся их с интересом рассматривать. Затем отломил по небольшому кусочку от каждого из них, попробовал… и… был приятно удивлен их вкусом…
– Хлеб испекла новая работница, – тихо пояснил барону подошедший к нему пан Густав.
– Кто такая?.. – неожиданно живо поинтересовался у него барон… – Откуда взялась в моем имении?..
Встревоженный пан Густав растерянно развел руками… В его усталых голубых глазах промелькнуло тревога.
– Не имею ни малейшего представления об этом, Ясно Вельможный Пан, – сказал он поникшим голосом. – Надо бы об этом пана Медлера спросить… Это он её на работу в пекарню взял… Вчера вечером взял…
– Так почему же вы, пан Густав, не поинтересовались у него до сих пор, кто она такая?.. Откуда она?.. Можно ли её, в принципе, к провизиям допускать?..
Пан Густав, услышав в словах хозяина укор, стал виновато переступать с ноги на ногу…
Барон отошёл от него и направился к своему большому мягкому креслу с высокой резной спинкой и подлокотниками, стоящему в центре стола. Это было его любимое кресло, сидя на котором, он вкушал пищу. Откинувшись на его мягкую спинку, он стал наблюдать за дворецким, который, по другую сторону стола, стоял перед ним поникший, сгорбившийся и с опущенными к полу глазами.
Пан Густав чувствовал на себе недовольный взгляд своего хозяина и терпеливо выжидал, когда же он, наконец-то, сменит свой гнев на милость и позволит подавать завтрак. Но барон все молчал и ничего не говорил… Пан Густав украдкой взглянул на него и, убедившись, что он по-прежнему смотрит всё с тем же недовольством и хмурит брови, снова опустил глаза к полу. Руки его, от переживаний, что не смог быть полезным хозяину, заметно затряслись мелкой дрожью…
Неожиданно взгляд барона поменялся… В нем появились нотки снисходительности: «Ладно… Ничего страшного, пан Густав. Не волнуйтесь… Сейчас позовем пана Медлера и у него спросим. Он-то у нас все знает…».