Звонкий ветер странствий
Шрифт:
На помост медленно поднялся высокий и костистый человек в кудрявом рыжем парике (большая редкость для свободолюбивого и безалаберного Сан-Анхелино, особенно учитывая жаркий тропический климат), с несколькими толстыми пергаментными свитками под мышкой.
– Настоящего имени этого англичанина (а может, шотландца или ирландца?) никто точно не знает, – тихонько поведал датчанин. – Около двадцати лет он уже живёт в Сан-Анхелино, старательно пишет историю Карибского моря и его островов…
– Я, Чернильная Душа, полномочный прокурор вольного и свободного города Сан-Анхелино, – прокурорский голос дрожал от
Чернильная Душа безостановочно, в полной тишине, зачитал – один за другим – все пергаменты, бросая уже прочитанные прямо на помост, себе под ноги. На это у него ушло почти два с половиной часа.
Егор внимательно слушал, ощущая, как его душа покрывается уродливой ледяной коркой, а волосы на голове начинают неприятно шевелиться. Сотни кораблей, разграбленных и пущенных на морское дно, тысячи застреленных и повешенных моряков, зверски изнасилованные женщины, дети, проданные на невольничьи рынки барбаресок, замученные до смерти узники, за которых друзья и родственники не торопились выплатить назначенный выкуп…
«Зверство сплошное, скотство уродливое, мать их всех!», – так и кипел от негодования человеколюбивый и обожающий справедливость внутренний голос. – «А эти мастера художественного слова – из будущих веков – они-то куда смотрели? По их утверждениям, книгам и фильмам получается, что и среди пиратов частенько встречались люди благородные, не чуждые доброты и милосердия… Ложь голимая и наглая!».
После Прокурора выступали многочисленные свидетели и свидетельницы. После их показаний Егора даже слегка замутило, и ему нестерпимо захотелось – лично порубить (порезать, покрошить?) в домашнюю лапшу пару-тройку матёрых и жестокосердных флибустьеров…
Наконец, очевидно, уже изнывая от подступившей дневной жары, Главный предложил высказаться городскому адвокату. Высокий и седобородый господин – самого благородного и благонравного вида – величественно поднялся на помост, держа на вытянутых руках обычную кухонную деревянную доску, на который лежал розовый язык («Похоже, говяжий!», – не преминул отметить внутренний голос), пронзённый острым кинжалом. Седобородый господин – под одобрительные крики зрителей – важно продемонстрировал всем присутствующим дощечку.
– Торжественно извещает судей и почтеннейшую публику, что ему нечего сказать в защиту подсудимого, – скучающим голосом сообщил датчанин и неожиданно предложил: – Сэр Александэр, может, пойдём отсюда, а? Ничего интересного уже не будет. Так, одна сплошная ерунда… А, вот, свободных мест в окрестных кабачках – минут через сорок пять – уже будет не найти… Как же, такой праздник! Предлагаю, прямо сейчас направиться в «Белую ласточку» и занять там самые козырные места. Губернатор и княгиня Александра – после завершения данного спектакля – тоже подойдут туда…
– Высокий Суд удаляется на совещание! – объявил Главный. – Прошу горожан не расходится, через десять минут будет оглашён приговор…
– Ладно, Людвиг, пошли! – решил Егор. – Тут и без нас разберутся …
Когда до дверей трактирчика оставалось метров
Там, над самым центром города, вверх поднимался столб желто-чёрного, нестерпимо вонючего дыма.
– Жил кровавый Эдвард Теч – как скотина вонючая, и умер [20] , насмердев на всю округу, – резюмировал Людвиг Лаудруп. – Ну, командор, пошли? Давай-ка – для начала – по стаканчику ямайского рома…
20
По поводу смерти Эдварда Теча существует несколько противоречащих друг другу версий, по одной из них он был убит в перестрелке с моряками королевского английского флота, после чего его тело было предано огню.
Глава четырнадцатая
Серебряная река и пампа, где иногда постреливают
(Исидора Коварубио в юности)
В рваные, покрытые многочисленными заплатами паруса дул лёгкий северо-восточный ветер. Корабли эскадры медленно, с трудом преодолевая встречное течение, входила в широкий залив. Узкие волны за кормой «Святого Дунстана», шедшего первым, неторопливо разбегались к далёким и незнакомым берегам, едва различимым в утреннем сиренево-розоватом тумане. Волны были странными, слегка серебристыми и – внешне – ужасно ленивыми.
– Устье великой и знаменитой Рио де ла Платы, что в переводе с испанского языка означает – «Серебряная река»! – торжественно объявил Лаудруп. – Знающие и опытные люди утверждают, что шире этой реки – в месте её впадения в Атлантический океан – нет во всём мире…
Егор, уже неоднократно слышавший этот восторженный географический очерк, только незлобиво усмехнулся и, поёживаясь от холодного ветра, недовольно пробормотал:
– Ветерок-то осенний какой-то. Очень, уж, промозглый…
– Конечно же, осенний! – согласился Людвиг. – В южных широтах апрель и май – самые, что ни наесть, осенние месяцы. Видимо, сам господь Бог так придумал…
Да, была уже середина апреля месяца 1704-го года, плавание откровенно затягивалось. Сперва в Сан-Анхелино они простояли на две недели дольше, чем планировали – пока новую мачту поставили на «Артуре», пока достали надёжную парусину для запасного комплекта парусов…
А потом неожиданно задули сильнейшие северные ветра. Прячась от них, корабли эскадры долго отстаивались в бухте городка Каракаса, потом – в устье полноводной и тёмно-коричневой Амазонки – вблизи безымянной португальской деревушки.
Наконец, суда прошли самый восточный южноамериканский мыс – под названием Каабу-Бранку – и тут же повернули на юго-запад. Но, нет, опять всё не слава Богу! Неожиданно северные ветры сменились на сильные южные, временами переходящие в настоящие шторма и бури.
Опять пришлось идти неровными рывками – неделю плывёшь вдоль болотистого берега, покрытого густой тропической растительностью, две недели отстаиваешься в какой-нибудь неприметной, но гостеприимной бухте. Сальвадор, Виттория, Сан-Паулу, Порту-Алегри – вот, далеко неполный перечень занюханных и крохотных посёлков, вблизи которых им пришлось бросать якоря…