125 rus
Шрифт:
одноименную трагедию «Аякс». Не получив наград, не получив доспехов поверженного
Гектора, Эант (второе имя Аякса) сходит с ума, опять-таки, по воле божьей (Афина и тут
отметилась), режет стадо баранов, принимая их за врагов своих, и в итоге совершает само-
убийство.
Я втыкаю вилку в свежего гребешка. Съедаю его. Не обезумевший (пока что), не
отождествляю дары моря с людьми. С Одиссеем. Он скучен. Я бы не стал его убивать.
Вообще никого не стал бы убивать.
прекрасным бывает оружие как таковое. Смертельное. Бьющее без промаха. Как,
например, пушки Ворошиловской батареи.
Есть песня, от которой охватывает беспросветная печаль. Хотя песня вполне мажорная
и ритмичная. Но печаль, плаканье при взгляде на облака, грусть пыльная и водянистая,
холодными ладонями подпирает голову, глаза, уставившиеся в письменный стол, в
тротуар, в небо, в волны за бортом – не все ли равно? – чувство полной потери всего. Это
«Eye in the sky» группы «Alan Parson’s Project». Она звучит так легко, и от этого
становится еще хуже. Красивая песня.
Мы с отцом, знаете ли, бывало, тоже ездили на закат вдоль полей со столбами по
бокам. В магнитоле часто звучал этот трек. Мне было очень мало лет. Такой возраст,
когда щуришься, и луч солнца разбрызгивается всеми цветами радуги. Проект Алана
Парсона играет и поет. Классная песня. Марина говорила, что она «в стиле Аякса». Но
мне всегда становилось грустно, когда я находил ее по радио, или, редко-редко, в
проигрывателях друзей. «I am the eye in the sky, // Looking at you, // I can read your mind».
Лет в пятнадцать, я, как и подобает асоциальному подростку-гуманитарию, увлекся
творчеством Эдгара Аллана По. Отец увидел книгу По на моей прикроватной тумбочке, и
спустя пару дней принес мне компакт-диск «Alan Parson’s Project». Я никогда не
интересовался музыкой. Как мне позже объяснил папа, группа записала альбом под
влиянием Эдгара.
По, используя какие-то темы из произведений в текстах песен. «Tales and imagination of
Edgar Allan Poe». Бонусом на самопальном диске шла хитовая «Eye in the sky» с другой
пластинки. Я не хотел искать резонанс готической литературы в прогрессивном роке, мне
просто нравилось слушать. Потом я выходил на улицу, руки в брюки, протирал очки
полой рубашки, и запрокидывал голову, пытаясь увидеть небесное око, преспокойно
уверявшее меня: I can read your mind… I can read your mind… Облака меняли форму. Я
любил нубуковые башмаки на ребристой подошве, они отлично шаркали по асфальту.
Мне всегда становилось ужасно грустно в такие моменты.
А сейчас это был еще и намек на то, что я потерял всё, что было у меня прежде. Откуда
ты
поступки других. Не могу каждый раз придумывать удобные объяснения чужих
вопиющих подчас безумств, и валить все на себя: вали все на меня, я нем, я не отвечу… I
AM THE EYE IN THE SKY! – Аякс, тебе нигде не скрыться от того, кто тебя породил, кто
тебя и убьет… Как только я окажусь рядом, немедленно сброшу своего нерадивого сынка
в море. Глаза бы мои тебя не видели, Аякс… LOOKING AT YOU, - я слежу за каждым
твоим шагом, Аякс, ибо Аякс Оилид разгневал Посейдона, за что и поплатился, а ты туда
же?... I CAN READ YOUR MIND! – ты думаешь, что бесконечные экскурсы в прошлое не
заставят тебя изменить свое мнение? Аякс, ты все такой же несмышленый простак. Ты
поменяешь точку зрения, даже не успев добраться до Русского острова.
Я сдернул очки, сел на палубу, закрыл руками голову. Вжал лицо в колени. Святые
хрены, меня выворачивало от апатии и мелодичности, двух змей морских цветов:
сопливого и изумрудного, переплетшихся именно на этой песне.
Когда горечь утраты, растаскивания иллюзии по кирпичикам, давила мне грудак
кирзовым сапогом, я вцеплялся пальцами в волосы надо лбом, скрючившись за
письменным столом, бюро, секретером, назовите как угодно эту штуковину – я царапал
грошовой шариковой ручкой невесть что на очередной табула раса, и, бумага, как
водится, терпела. Я падал башкой о стол. Раз за разом, тысячу раз подряд, надеясь
вышибить мозги и разучиться реагировать и думать. Нырял в столешницу. Потом нырял в
кровать. Кусал зубами подушку. Мат-перемат. Чудовищные ругательства. Я не мог
сложить по кирпичикам хорошую картинку обратно.
Мы могли быть хорошей семьей. Каждый в своих широтах и терминологиях. Я
вспоминаю отца каждый раз, когда слышу слова «партитура» или «Моцарт». Это его
слова – сухопарые гордые шпили на башнях. Скрипичный ключ. Тоника. Терция. Кварта.
Божественная латынь для моего музыкального отче. Басовый ключ. Крещендо: еще,
еще! Я был дома. Когда закончился ад-интернат, я готовился к очередной сессии, пытаясь
подружиться с Катуллом, Вергилием и Сафо, папа не хотел мешать мне и играл на
электронном пианино в наушниках. Я распознавал по амплитуде ударов по клавишам
композиции. Немые напевы. Я был дома, в окружении моих любимых книг. Еще раньше
он пытался и из меня вылепить пианиста. Я не пошел дальше до-мажорной гаммы. У меня
нет слуха. И заодно голоса. И права выбора. Он учил меня водить машину. Эти периоды