20 лет
Шрифт:
– Практически ничего. Знаю, что индейцы - коренные жители Америки, что назвали их так по ошибке Колумба, который посчитал, что открыл Индию. Знаю, что индейцы были язычниками, жили охотой, что между племенами происходили постоянные войны, что у мужчин почитались длинные волосы как знак силы, также индейцы издевались над белыми американцами. Помню, видела сноску в какой-то книге, что на самом деле они не краснокожие, как их называют, а смуглые, черты лица схожи с монголоидной расой.
– Насчёт издевательств над белыми - заблуждение. Кто и издевался, так это сами американцы, заполонившие издревле принадлежавшие индейцам благоприятные территории для строительства городов, для ступеней цивилизации, так сказать. Истребляли индейцев ускоренно, не думая ни о культуре, ни о морали, ни о гуманности, о которых мы говорим в обществе, называя его цивилизованным. Племена травили ядом, голодом, вешали, застреливали. Те, конечно, давали отпор, кто-то уходил на другие земли, но в любом случае агрессия и зверства исходили со стороны белых, индейцы защищались. В Америке они считаются низшей ступеней в классовой иерархии при том, что эта земля - их дом, именно их предки когда-то освоили эти территории и были хозяевами той земли, где теперь возвышаются небоскрёбы. От всей численности Америки они составляют лишь 0,9 часть,
– Но сразу скажу, что и индейцы не святые, их руки тоже запачканы. Ты сказала о постоянных войнах между племенами, Кир, - это факт, причём война затевалась ради войны. В отношении белых индейцы не первые проявили агрессию, но внутри племени, внутри уклада своей жизни, культуры агрессия была их составляющей. Агрессия, жёсткость, хладнокровие. Им нравился процесс войны, а особенно то, что следовало после. Ну, в случае победы, конечно. Поражённым несладко приходилось. В мучениях над пленными индейцы не знали рамок: ясно, что были насилия над женщинами, убийства детей, поджоги жилищ, но это только начало, далее наступали процессы снятия скальпа. Снятую кожу высушивали и помещали на особое место, иногда вешали в качестве украшения на коня воина.
– Я что-то читала про съедение сердец.
– Да, такое тоже происходило. Это касалось племён ирокезов - они были особо искусны в издёвках, причём участвовать в этом в качестве палачей разрешалось и женщинам, и детям. Сердца съедали после долгих мучений, считая, что таким образом забирают силу умершего. Отдельные племена занимались кастрацией, распятием при помощи шипов кактуса, некоторые племена сжигали пленных заживо, привязывая к столбам, кто-то просто отрезал головы. Это всё жуть, но для индейцев то было обыденной составляющей жизни. Их с раннего детства воспитывали в таком ключе. Например, в три - четыре года начинались первые испытания на выносливость и силу духа в виде набивания татуировок костяными иглами, зимних прыжков в ледяную воду, пешие многокилометровые прогулки с полным ртом воды без права на проглатывание. В подростковом возрасте парням выбивали зубы, резали ноздри, прокалывали губы, девушек во время менструаций закрывали в хижинах без света и пищи. Иначе трудно было выжить. Это как у животных. Да и как у нас, недоцивилизованных.
– Продолжай, - прошептала я, когда Марк замолк.
– О страшилках больше говорить не буду, - улыбнулся он, опустошив второй бокал чая.
– В защиту индейцев скажу, что хоть они со смаком занимались садизмом над себе подобными, но преклонялись перед природой, считая себя, в отличие от нас, куда ниже животных и всего, что порождено природой. Индейцы занимались охотой, чтоб выжить, при этом чувствуя вину перед вселенной, гармонию которой они нарушали. После охоты просили у высших сил прощения. А ещё меня поразил факт обожествления кукурузы, которой были посвящены отдельные праздники. В их культуре много противоречий, сочетаний несочетаемого. У Юнга, кстати, есть в книге воспоминание разговора с индейцем о белых. Индеец говорит, что белые люди непонятны, им всегда всего мало, они всегда чем-то озабочены, что-то ищут, всегда беспокойны и напряжены, губы сжаты, лица покрыты складками, индейцам они кажутся сумасшедшими. Белые люди думают головой. Юнг спросил: "А как же иначе? Чем думаете вы?", на что индеец указал на сердце. Сложно дать всему этому объективную оценку. Никто не знает, что правильно, что нет. За время изучения истории в институте я понял лишь то, что не существовало никогда идеальной нации. И не будет существовать. Сама эта идея кажется фантастической, так как понятия об идеальности диктует эпоха, культура. Может, спустя сотни лет, наступит время каннибалов, которые будут молиться на кур, быков, коз. Свиней. И будут они сидеть, изучать историю, закусывая деликатесом, и ужасаться тому, как люди когда-то могли употреблять в пищу мясо животного. Никто ничего не знает.
– Справедливо, - кивнула я. Никогда б не подумала, что мы могли бы размышлять с этим человеком на подобные темы.
Той ночью Марк снова остался по моей просьбе, причём решиться на неё было вовсе не трудно. Мы сидели за столом, слушали Go slowly "Radiohead" из слабых динамиков ноутбука, Марк с какой-то нежной грустью смотрел на меня, уронив подбородок в правую ладонь, и то было приятно. Прощаться не хотелось. Оставаться одной не хотелось. В этом странном смятении, я встала, взяла из верхнего шкафа письменного стола расчёску с черной ручкой и принялась на протяжении нескольких минут распутывать высохшие волосы, после чего просто повернулась и обыденно спросила:
– Останешься со мной?
– На ночь?
– Не только.
Марк не сразу осмыслил услышанные слова, долго подбирая в ответ что-то вразумительное.
– Мне хорошо с тобой, - продолжала я, присев на кровать.
– Рядом с тобой я чувствую себя частью этого мира, пусть даже он не настолько хорош, как хотелось бы. Не знаю, что в моей неполноценности привлекает тебя, но раз ты приходишь сюда, наверно, я ещё могу за что-то уцепиться.
– Ты хочешь уцепиться за меня?
– сдавленно спросил Марк, не отрывая от меня больших карих глаз.
– Звучит не очень, но думаю, да. Останешься?
– Конечно, - кивнул он.
Мы снова сходили вместе сполоснуть бокалы, умылись, после чего Марк постелил себе на полу, снял свитер, распустил волосы. Я осталась в халате. Было неловко снова вынуждать его спать на полу, но лечь, вместо меня, на кровать он отказался наотрез, а к тому, чтоб предложить место рядом с собой под одним одеялом, я не была готова. Да и Марк не стал бы пользоваться первой подвернувшейся возможностью.
Не знала, какими окажутся последствия моей просьбы, что именно для себя понял этот парень, но между нами завязалась какая-то связь, а всё остальное можно было или подстроить, или переиграть.
20 глава
Удивительно, но той ночью мне приснился Климт. Подробностей сна я не запомнила, но ощущения остались невыразимо яркие, вместе с тем болезненные. Мы находились в огромном коттедже, стояла ночь, в приглушенном свете ламп вокруг туда-сюда сновали незнакомые мне люди, отовсюду слышались неумолкающие голоса, смех, вопли, играла трансовая музыка. Как и зачем мы оказались в этом месте - непонятно. Что там происходило - не помню, помню лишь то, что мне жутко хотелось прижаться к нему, сказать всё, что не сумела сказать два года назад, но не выходит. Дом полон людей, причем я осознаю, что где-то среди них находится девушка Климта, и бросаться ему на шею с откровениями - не самая лучшая затея. А что сам Климт? Он стоит рядом, смотрит на меня с нежностью, как прежде, я жду от него какого-то шага, действия, но он далеко. Рядом физически, но в другой реальности духовно. Внезапно гаснет свет, голоса стихают, на секунду я проваливаюсь в пустоту, затем ощущаю тепло объятий знакомого тела. Его руки обнимают меня со спины, слышу спокойный, размеренный пульс, чувствую родной до боли запах парфюма. Всё исчезает, всё теряет значение, кроме этого единого мгновения. Тихая гармония. Умиротворение. Настолько хорошо, что на глаза наворачиваются слёзы. Не от сентиментальности минут, хотя, может, и поэтому, но в неменьшей степени от неверия в происходящее. А потом просыпаюсь и вижу перед собой Марка. Он уже одетый, умытый и причёсанный сидел за столом, пил зелёный пакетированный чай.
– С добрым утром.
Слова нашлись не сразу. Лёжа в кровати с широко раскрытыми глазами, я хотела разреветься. Навзрыд. Во весь голос. Климт по-прежнему жил во мне. В моих надеждах, мечтах, страхах, однако осознание этого не принесло облегчения. Напротив. Вся та боль, которую, как мне казалось, я уже давно похоронила, всплыла и дала о себе знать ледяным октябрьским ветром. Может, этот сон явился знаком? Символом? Что-то из рода: "Кого ты пытаешься обмануть? Ты всё ещё связана теми прогнившими нитями, и пока не развяжешься, ни к чему завязывать новые. Никому от этого легче не будет". Что ни говори, но о Климте я стала вспоминать именно тогда, когда в моей жизни появился Марк. То ли потому, что он напоминал мне того длинноволосого парня с отрешённым взглядом, то ли потому, что та часть меня, именуемая по Фрейду "Оно", предчувствовала, что при продолжительном общении с барменом из "Итальяно" я позволю себе открыться ему, о чём могу позже пожалеть. Не знаю. Ясно одно - Марк не Климт, и, несмотря на внешнее сходство, внутренне они ничуть не были похожи. Да и неважно это. Климт - Климтом. Школьная романтика не имеет жизни за стенами школы. Остаются воспоминания, эмоции, горечь от несбывшегося, несказанного, потерянного, но это всё. Рано или поздно нужно переселяться в реальность. А реальность такова, что рядом с Марком во мне просыпалось уснувшее желание жить, и не было ни одной причины отталкивать его только из-за нелепого, не вовремя увиденного сна.
Допив чай, Марк снял с вешалки пальто, шарф, не глядя на меня, оделся. Обулся. Время на телефоне показывало 7:15 утра. Когда я, наконец, встала с кровати, он задержал на мне взгляд и, помедлив, спросил:
– Мне прийти после работы?
– Да, мы же договорились, - кивнула я, потирая глаза.
– Буду ждать.
– Я позвоню, как освобожусь, - улыбнулся он, на чём мы и попрощались.
Проводив его, я снова легла с намерением уснуть, однако так и провалялась до девяти, роясь в своей голове, не выудив оттуда ни одной ценной мысли. На улице шёл дождь, комната была затоплена темнотой, молчанием и невысказанной, разъедающей печалью. Наступило то самое время, когда многие заболевали так называемой "осенней хандрой". Холодные дождливые будни, приближение затяжной зимы, февральских морозов, метелей, буранов вызывали беспокойство о кошках, которых я кормила. Также о тех, что, поджав под себя лапы, сидели на остановках, у магазинов, у сотен подъездов с закрытыми продухами, не имея возможности даже на время согреться. Понятно было, что большая часть этих бродяжек не доживёт до весны, не увидит ни набухших на деревьях почек, ни талых льдов, ни хлюпающих по лужам резиновых сапог, ни вылезших отовсюду одуванчиков. Эти кошки замёрзнут до смерти, а люди продолжат жить. Продолжат копаться в своих мелочных, циничных желаниях, решать, что съесть на ужин, какие фото залить в сеть, какие сапоги купить: замшевые или кожаные; какие контрацептивы. Они продолжат свой бессмысленный сон с открытыми глазами, крича о защите прав животных, о всеобъемлющей любви ко всему живому, о справедливом наказании живодёров, ничуть не задетые мыслью о какой-нибудь очередной грязной собаке или кошке, что с потерянными глазами посмотрела на них когда-то возле людного супермаркета, а вскоре исчезла. Кому какая разница. Это не имеет значения. Здесь, в этом мире, значение имеет лишь то, что удовлетворяет инстинкты и приносит личную выгоду вместе с дешёвыми лайками. Как это ни грустно. Ужасно то, что в своей немощности я ничуть не была лучше.
Тот день прошёл так же обыденно и статично, как и большинство моих выходных дней за последние месяцы: полдня я читала, поглаживая лежавшую на коленях Бусинку, ближе к вечеру сварила макароны, смешала со сливочным маслом, порезала несколько сосисок, выложила всё это в контейнер, в бутылку из-под йогурта налила молока и, одевшись, направилась кормить кошек. Странно устроен мир - от одной реальности до другой всего пара шагов. Тот, кто открыл элитный бар рядом с убогой общагой, видимо, с чувством юмора, противопоставив две параллели настолько выпукло, настолько жестоко. Возле здания бара были припаркованы далеко не последние по моде и цене до блеска вылизанные иномарки, вокруг которых крутились стильно одетые девочки на каблуках, на крыльце курили коротко остриженные парни в пиджачках, отовсюду лился женский щебет, мужские смешки. Эти люди никогда не попадут в тот мир, который разворачивался за стенами общаги. Они никогда не узнают, что такое "невозможно", что такое "безвыходно". Для этих людей возможно всё, и выход существует из любой ситуации. Детки богатеньких родителей, что утром сидят и слушают лекции по экономике и психологии, днём ведут в интернете блоги, а вечером собирают компанию, берут иномарки и едут в бар, где раскуривают кальяны, выпивают виски и заводят знакомства с себе подобными. Именно эти люди являются представителями нашей культуры. Именно они вскоре будут стоять у руля и вершить чужими судьбами.