2012
Шрифт:
Юстаса посадили у дверей богатого торгового центра, дали в руки табличку: «Помогите, мама очень болеет, кушать нечего!». Юстас только жалобно глядел на них и хлопал ресницами – длинные они у него были.
– Ну, не дрейфь и не тушуйся. Ты – люмпенарий, жертва режима. Тебе стесняться нечего – это им стыдно должно быть, – сказал ему напоследок Коля и ободряюще хлопнул по плечу.
– Сам ты люпенарий, – тихонько буркнул Юстас и уселся у сверкающих на весеннем солнышке стеклянных дверей.
Коля издали наблюдал за ним. Поначалу все шло хорошо: мимо шли
«Это он хорошо придумал, я сам не догадался», – подумал Коля и собрался уж уходить, как вдруг к Юстасу подошли два ппсника и после непродолжительного диалога повели его куда-то.
Коле в первую минуту подумалось, что оно, пожалуй, для всех, в том числе и для самого Юстаса, к лучшему. Но товарищей, даже таких малохольных, не бросают. Надо было выручать.
«Куда они его? В семьдесят первый должны, больше некуда, – быстро, с нервным упоением предстоящим риском подумал Коля, – Значит, так…»
Он бросился наперерез Юстасу с ппсниками, под тревожное и сердитое блеянье клаксонов перебежал на красный свет, свернул в арку, пронесся по тихому двору, разметав сонную с зимы стайку голубей, и, тяжело дыша, остановился в подворотне у самых дверей 71го отдела полиции.
Отдышавшись, Коля выглянул на улицу. Ага, идут. Юстас совсем уж перепуганный, прижимает к груди табличку и чуть-чуть не плачет. Ппсники, волки, веселые, улыбаются. Один так даже лопоухий – вон как хрящи из-под фуражки выпирают. И кого только в менты не берут!
«Хватит, – отогнал он от себя ерундовые мысли (сам про себя знал, что это он предстоящей операции боится, глупостями отвлекает), – Ну, теперь уж все от Юстаса зависит. Может, и не ступит».
«Дай бог только не промахнуться, – даже зажмурился от этой мысли он и вытянул из кармана рогатку, – Засажу в глаз, пиздец мне»
Мимо прокатила коляску молодая мама, оживленно болтая, прошли подростки в разноцветных одеждах и с разноцветными банками в руках, невыносимо медленно проковылял старик с таким лицом, что Коля подумал с усмешкой: «В войну небось полицаем был», а ппсников все не было.
«Может, свернули? Но куда ж тогда его?» – тревожился Коля. Весеннее солнце ласковой кошкой терлось об шею, затылок; сквозь уличный шум слышно было, как за спиной, во дворе, курлычут голуби, попискивают воробьи.
Вот, показались! Блестят не по размеру подобранные черные кожанки, висят, болтаясь дулами вниз, как гирлянды какие-то, автоматы. На мгновение вялое покачивание направленных вниз стволов заворожило мальчика; все-таки он собрался с силами и, чуть отскочив назад и поднимая рогатку, оглушительно свистнул (а пока делал, думал – «господи, ну не будут же они стрелять по мне»).
Ппсники на разбойничий свист обернулись, захлопал глазами Юстас…
Коля лихо, навскидку сбил с лопоухого полицейского фуражку
Коля несся по пустым, сонным дворам, со страхом и упоением слушая тяжелый топот за спиной. Он напугал одиноко ковылявшую куда-то старушку, успел позавидовать увиденному на мгновение дымчатому коту, гревшемуся у подвальной отдушины, и уже совсем уверился в успехе операции, как сзади гигантским кузнечиком застрекотал автомат.
Коля, повинуясь внушенному боевиками стереотипу, схватился за голову и бросился (порвав штаны и больно ушибив коленку) на асфальт. Тут бы его и застрелили, если бы не тот самый лопоухий полицейский. Он уж догонял напарника, когда тот вдруг остановился, рванул автомат с перевязи, и начал стрельбу.
«Двести восемьдесят шестая! – с ужасом подумал лопоухий, – Им по хуй, не посмотрят, что сам не стрелял!»
И он с разбегу бросился на спину коллеге, опрокинув его в асфальт.
Коля услышал сзади непонятный шум, стрельба оборвалась. Он поднялся с асфальта и, не замечая боли в разбитой коленке, без единой мысли в голове, бросился прочь.
Лопоухий же (дослужившийся в дальнейшем до подполковника милиции) до старости лет с удовольствием рассказывал эту историю всем желающим (да и не желающим тоже), неизменно заканчивая рассказ следующим прагматичным выводом: «Вот так-то, один смелый поступок дает толчок карьере на долгие годы!»
– Есть нечего, пить нечего. Денег нет, еще и чуть не расстреляли. И все это, – подчеркнул Коля, – Из-за него.
– Не из-за него, – сердито сверкнула глазами девочка.
Была уже ночь, Юстас спал. Разговаривали шепотом.
– В смысле, не из-за него? Он появился и началось!
– Он просто маленький!
– Какой на хер, – повысил голос Коля и Аня тшикнула.
– Ну да, мелкий, – тише продолжил он, – Но все равно! Так не бывает, чтобы из-а одного малыша…Да не видишь ты, что ли! – отчаялся объясниться он, – Нам уже есть нечего, уже, понимаешь ты это? Подохнем тут, никто и не заметит.
– Почему подохнем? Завтра на прятки пойдем.
– Нас упекут в тюрьму, как пить дать.
– О господи, – вздохнула Аня, – Сами пойдем, пусть тут сидит.
– Если только нам потолок по дороге на головы не обвалится.
– Да хватит уже!
– Теперь, – зловеще предрек Коля, многозначительно подняв палец, – Все может быть. Все, что угодно. Любая пакость.
– Ладно, – вздохнула Аня и что-то странное, взрослое, немыслимое и сказочное послышалось в ее голосе, – Ты помнишь, я его мыла?
– Ну, помню. И что?
– А то, что на ляжке у него три родинки, а посередине – седой волосок. Как у Пети.
– Как? – буркнул Коля и замолчал. Он молчал и глаза у него прятались в тени, и не видно было, что он там думает.