2070

Вель Ольга

— Что ты творишь? — прошипела она, вмиг оказываясь возле меня и выбивая из руки осколок.

Но ответить я не успел. Браслет вспыхнул красным, а я потерял сознание.

Глава 10

Приходить в себя было тяжело. Веки, казалось, слиплись, а по горлу будто прошлись бритвой. Тупая боль охватила всю голову, а короткий поворот в сторону вызвал тошноту. Я застонал, и тут же почувствовал на лице прохладные пальцы. Кто-то приподнял мне голову и, раздвинув губы, попытался влить жидкость в рот. Я закашлялся, и та брызнула в стороны. Раздался резкий свист, и меня уже в четыре

руки попытались напоить. Первый глоток вызвал резь в горле, и я поморщился. Следующий глоток сделать оказалось легче, и я немного расслабился. Постепенно боль начала затихать, а ко мне вернулась способность управлять веками. Я медленно открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света, исходящего от лампы надо мной. Свет моментально погасили, оставив только одну лампочку.

Я лежал на кровати в лазарете. По обе стороны от кровати надо мной склонились медсёстры: молоденькая девушка, которую я видел, когда допрашивал Сергея Николаевича, и пожилая женщина с короткой стрижкой и светло-голубыми глазами. В изножье кровати я увидел Уззу. Выглядела она неважно: на правой скуле порез, на шее и ключицах, чуть выглядывающих из-под ворота, синяки.

— Очнулся наконец, — проговорила она, слегка улыбаясь.

Я смотрел на неё, ощущая, как меня накрывает волна ужаса и отвращения. Передо мной сидела самое омерзительное, жестокое и гадкое существо из всех, кого я когда-либо встречал.

— Вы! — взвыл я. — Вы сожгли их! Сожгли тысячу ни в чём не повинных людей!

Медсёстры отшатнулись, а Узза вздрогнула. Улыбка исчезла с её глаз, а лоб и нос пронзили морщинки, обезобразившие её и без того тусклое и неприметное лицо.

— Любопытно, — пробормотала она.

С яростным рёвом я попытался вскочить с кровати, но сильные руки Иных толкнули меня обратно, и через несколько секунд мой живот оказался перехвачен широким ремнём, не позволяющим мне встать, а руки подняты к изголовью и прикованы нему наручниками. Правую руку жгло болью, но это не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось у меня внутри. Я вспомнил бедную девушку, срывающую голос от крика. Как? Как я мог опуститься до пыток? Как мог вообще предать свою родину и преклониться перед захватчиками?

Взвыв, я рванулся вперёд, но путы крепко фиксировали моё тело.

— Ты монстр! — закричал я в лицо Уззе. — И ты из меня сделала монстра! Я убью тебя, клянусь! Убью каждого из вас, пока у меня будут силы!

Узза прожигала меня взглядом. По её лицу невозможно было сказать, о чём она думает, что чувствует. Медсёстры с глупыми выражениями лиц смотрели то на неё, то на меня.

— Вы можете вколоть ему успокоительное? — наконец подала голос рыжеволосая гадина.

— Не сейчас, — покачала головой та, что была старше. — Его организм испытал шок, и, если сейчас ему что-нибудь вколоть, есть риск, что он потеряет рассудок навсегда.

— Как долго продлится приступ?

— Сложно сказать, — пожала плечами медсестра. — Может час, может сутки. И, вероятно, у него могут начаться галлюцинации, вспышки агрессии или истерики, но вмешиваться нельзя. Сейчас его стоит оставить одного. Ты же знаешь, Узза, что в таких ситуациях, как эта, разные расы ведут себя по-разному. В нашем случае у него временное помутнение рассудка. Так бы он думал раньше, до корректировки поведения.

— Каков шанс, что он восстановится до нужного мне состояния? — ненавистная Узза встала и, подойдя к изголовью,

чуть наклонилась и взглянула мне в глаза. Рыкнув, я дёрнулся, и изверг поток ругательств, которые, похоже, не впечатлили Иную.

— Девяносто восемь процентов, — отозвалась молоденькая медсестра, и я почувствовал непреодолимое желание свернуть ей шею. — Мы устраним все повреждения организма, установим новый браслет, и ты сможешь возобновить все процессы.

— Он будет помнить об этом разговоре?

— Вряд ли. В крайнем случае, сознание посчитает происходящее сейчас за кошмарный сон. Волноваться не нужно, Узза. Всё будет хорошо.

— Не легче ли его убить? — задумчиво произнесла Узза и провела кончиками пальцев по моему лицу, словно дразня. Я попытался вцепиться зубами ей в руку, но она моментально её отдёрнула.

— Не стоит, — покачала головой старшая медсестра. — Он станет прежним, обещаю.

— Хорошо, — Узза наконец отошла. — Ты выяснила, что спровоцировало приступ?

— Сбой браслета, — пожала плечами медсестра. — Такое бывает, ты же знаешь. Может, ты слишком на него надавила…

— Хватит, — резко перебила её Узза. — Оставим его одного, пусть приходит в себя.

И они ушли, оставляя меня наедине с чувством вины и омерзения к себе, к Иным, к Уззе. Я вспоминал, как долгие недели, выполняя обязанности главного по бараку, лишал своих сородичей приёмов пищи, отправлял в карцер, всячески прислуживал Иным, лишь бы угодить им и не попасть в опалу. Перед глазами появилась невысокая фигура Вадима. Он смотрел на меня с обидой и упрёком, а дрожащие губы шептали:

— Как же так, Марк Алексеевич? Как вы могли забыть меня? И почему вы перешли на их сторону?

Помотав головой, я отогнал наваждение, но вместо младшего приятеля появился Владислав Алексеевич. Покачав головой, он медленно и тихо произнёс:

— Ты разочаровал меня, мальчик. Я считал тебя смелым и верным, человеком, на которого можно положиться и который никогда не бросит в беде. А ты… — он сплюнул на пол, и я вздрогнул от этого жеста, такого несвойственного моего наставнику и другу. — Как хорошо, что я умер до того, как ты стал таким.

Я зарыдал, отчаянно и с надрывом. Всё тело била дрожь, ноги сводили судороги, а правая рука будто оказалась в костре.

Владислав Алексеевич исчез, и вместо него появилась Марина. Вся в синяках, кровавых подтёках, с выбитыми зубами и заплывшим левым глазом. Она смотрела на меня с презрением и ненавистью, и я был солидарен с ней. Возможно, я даже сильнее ненавидел самого себя, чем она меня.

— Прости меня! — рыдая, прохрипел я. — Прости! Я не знаю, что могло бы меня оправдать, моё предательство и зверство! Умоляю тебя…

Марина покачала головой и плюнула в меня.

— Ты ничтожество! — прошипела она, наклоняясь надо мной. — Жалкий, трусливый предатель, решивший сохранить свою никчёмную жизнь ценой жизни своих соплеменников! Ты убил меня, убил две сотни человек, которые не сдались и до последнего боролись с захватчиками! Смерть для тебя не выход, трус. О нет! — её лицо болезненно исказилось. — Ты до конца своих жалких дней будешь жить с осознанием того, что сделал! Продолжая прислуживать Иным, стелясь перед Уззой, ты будешь сжигать себя в ненависти и омерзении к самому себе, и это будет заслуженной карой для тебя.