21 интервью

Минчин Александр

Очень часто я задаю себе тот же вопрос: надо же, насколько моя жизнь шла вверх и вниз все время, у меня никогда не было ровной, спокойной линии. Могла ли я когда-нибудь, находясь в этой маленькой деревушке, думать, что я буду жить в Америке? Нет, не могла. Я не ожидала, что мою жизнь будет так круто заворачивать, мне бы хотелось помягче повороты.

Минчин: Чем вы занимаетесь в свободное время? Ваши планы на будущее?

Федорова: Посуду мою! Я занимаюсь домом, я занимаюсь сыном (он ни слова не говорит по-русски, предупреждаю ваш вопрос), очень много времени отдаю сыну, потому что я считаю, это весьма важно, у меня с сыном очень близкие взаимоотношения. Я свою карьеру закончила и всю свою энергию перенесла на воспитание сына. Они вчера выиграли матч по американскому футболу, и я прямо на стадионе разрыдалась – так была счастлива за него.

Что еще

я делаю? Я занимаюсь искусством, читаю много книг по искусству, я очень люблю художников, я сама рисую, когда хочу, я играю в теннис и я пытаюсь сдвинуть с мертвой точки картину о маме. Дом и семья – вот это и занимает все мое время. И минуты свободной не бывает.

Планы на будущее. Я о будущем и о прошлом не думаю, я живу только настоящим – так легче.

Минчин: Собираетесь ли вы сниматься в кино?

Федорова: Нет.

Минчин: Даже если вам предложат о маме играть?

Федорова: Даже если предложат о маме играть. Они мне предлагают другую роль в этой картине, я не хочу. Я хотела только маму играть или никого. Для картины лучше, чтобы Софи Лорен играла. Я буду продюсером, одним из них. Сниматься в кино я не хочу больше.

Минчин: Вопрос, который вы хотите задать самой себе? Есть такой вопрос?

Федорова: У меня есть вопрос, но нет ответа. Зачем я родилась, какой был смысл? Я так думаю, что каждый рожден с какой-то целью, что-то закончить в этой жизни. Я вот никак не могу понять, для чего я родилась и что я должна закончить в этой жизни, завершить???

Минчин: Узнают ли когда-нибудь историю Зои Федоровой в Советском Союзе?

Федорова: Какие-то люди знают, но не думаю, что это широкая публика. Будет ли когда-нибудь моя книга опубликована в Советском Союзе? Думаю, что нет.

Ноябрь 1987, Нью-Йорк – Коннектикут

Интервью с режиссером Славой Цукерманом

Минчин: Что с вами произошло после того, как фильм «Жидкое небо» вышел на экраны?

Цукерман: Я занимался фильмом очень много: во-первых, нужно было проехать по фестивалям по всему миру, во-вторых, надо было сделать открытие фильма в Америке. Я принимал активное участие в этом (как, впрочем, и каждый режиссер, который ездит во все города, где фильм открывается, а также дает интервью. В одном только Чикаго я дал 11 интервью). Потом я старался, насколько это возможно, повлиять на моих прокатчиков, чтобы они прокатывали фильм таким образом, каким я считаю нужным. На это ушло очень много времени. После этого происходит масса разных процессов: прежде всего регенерация энергии, потому что, после того как снял фильм, мой первый фильм в Америке, не так легко найти следующую тему, придти к идее, которая нравится достаточно, чтобы за нее бороться, делать следующий фильм. Попробовал разные пути: попробовал Голливуд, попробовал независимых продюсеров, в общем-то только сейчас я заканчиваю писать сценарий, который нравится.

Минчин: Какие-нибудь цифры, призы?

Цукерман: Фильм прошел с огромным успехом во многих странах, особенно европейских. В Америке фильм шел два года на экране днем, а также год ночными сеансами. Говорят, что ни один из «независимых» фильмов (то есть сделанных не на деньги и при участии больших студий Голливуда, а независимо) такого не добивался. Что касается фестивалей, то фильм получил специальный приз Монреальского кинофестиваля, главный приз в Сиднее, в Австралии, был какой-то приз в Роттердаме, кажется, главный, но я там не был и точно не знаю, а также был приз в Маниле и еще какие-то.

Минчин: А Каннский фестиваль?

Цукерман: Дело в том, что существует такая традиция: главные кинофестивали, такие как Канны, Венеция, Берлин, принимают на конкурс только «девственные» фильмы, никогда до этого на конкурсы не выставлявшиеся. А так как мы закончили фильм в последний день приема фильмов Монреальского фестиваля (который тоже считается главным) и для судьбы фильма было важно получить какое-то признание, а до Канн было еще полгода, мы решили идти на канадский фестиваль, где выиграли приз, но это закрыло нам дорогу в Канны и на остальные главные конкурсы. Мы были вне конкурса на Берлинском кинофестивале, где показывали фильм с большим успехом. Я такого никогда не видел – у нас был один просмотр, поверите или не поверите, в пять часов утра, и полный зал был, даже на полу в проходе люди сидели.

Были сотни статей и рецензий по поводу фильма в Америке,

только «Нью-Йорк Таймс» напечатала три рецензии. В Йельском университете на киноотделении студенты выбирают, какие фильмы им анализировать, так мне сказали – пять студентов писали рефераты по «Жидкому небу». Это для меня значит больше, чем отзыв любого критика. Признание грядущего поколения более ценно.

Минчин: Вернемся вспять. О вашем детстве, где вы родились?

Цукерман: Я родился в Москве в 39-м году, отец – врач, мать – домохозяйка, они умерли недавно. Рос я в семье врача и, естественно, у родителей никаких идей, чтобы я стал режиссером, не было. Но сколько я себя помню, я всегда хотел быть режиссером. Еще в детстве с ребятами со всего дома я ставил домашние спектакли. Каждую радиопостановку, каждую прочитанную книгу я переделывал в спектакль. В восемь лет я построил кинопроектор, покупал диапозитивы и рисовал свои картинки на пленки, а потом показывал их. В школе я был посредственным учеником, меня никогда не волновала учеба, но я был директором школьного радиоузла, ставил капустники и каждый вечер не обходился без моего спектакля. Где-то в пятнадцать-шестнадцать лет осознал полностью, что единственное дело, которым я хотел бы заниматься всю свою жизнь, – режиссура.

Минчин: Фильмы, которые произвели на вас впечатление в детстве?

Цукерман: Я помню все фильмы, которые произвели на меня впечатление. Должен оговориться: практически все производили впечатление, их было не так много. Фильмы, как вы знаете, выходили в Советском Союзе по четыре-пять в год, и их смотрели по двадцать раз. Цвет всегда действовал на меня как шок, поэтому и фильмы, потрясшие больше всего, были необыкновенны или сильны по цвету. Скажем, «Багдадский вор», «Маугли». «Белоснежка» произвела на меня большое впечатление, но я видел ее уже взрослым. Я помню и два первых советских цветных фильма. «Старинный русский водевиль» – фильм, который, наверно, никто не помнит, – он на меня тоже произвел огромное впечатление. Александров был моим любимым режиссером всегда и остается. Мне, наконец, после долгого перерыва удалось здесь опять посмотреть «Весну», и я не только не разочаровался, но еще больше очаровался. «Весну» в пору юности я видел примерно раз пятьдесят-шестьдесят.

Минчин: В какой институт вы поступили?

Цукерман: Возник конфликт с родителями – они были абсолютно против того, чтобы я стал режиссером; приглашались домой бесчисленные специалисты, чтобы доказать мне, что я бездарный, шепелявый, что у меня нет актерских данных, внешности. Заставить они меня, конечно, не могли. Но в 1956 году поступить во ВГИК (единственную тогда киношколу) у меня не было никаких шансов, это я и сам понимал, да еще с моей фамилией. Принимали в год всего пятнадцать человек, у меня не было никаких знакомств, ни «рук» – ничего. После долгого размышления я выбрал инженерно-строительный, считая, что это почти архитектура, а архитектура – почти искусство, и так далее. По всей вероятности, рассуждали так очень многие, так как из моих однокурсников инженеров раз, два и обчелся, но много писателей, режиссеров, актеров. Если в школе я был посредственным учеником, то в институте я был худшим студентом. Со многих лекций я уходил и смотрел в соседнем кинотеатре фильмы. До сих пор для меня норма смотреть два фильма в день. Многие удивляются успеху «Жидкого неба», который я сделал, и если критики еще могут найти какие-то русские элементы в фильме, то зрители полностью считают, что фильм сделан американцем, настолько он американский. Многие поклонники фильма были удивлены моим возрастом и происхождением, они были поражены, что я эмигрант и в не столь молодом возрасте, они считали, что фильм мог быть сделан только двадцатилетним американцем. Одна из причин кроется в том, что я всегда смотрю фильмы в кинотеатрах, где их смотрит публика, типичная для этих фильмов, а не в просмотровых залах. Известно, что большинство режиссеров кончают свою карьеру очень рано, в сорок-пятьдесят лет режиссеры сходят со сцены, они не могут понять, почему раньше публика их так любила, а теперь она смеется над их фильмами и не хочет смотреть. Жизнь течет довольно быстро, режиссер с того момента, как становится известным и приходит успех, перестает соприкасаться с жизнью абсолютно, он не знает, как живут люди, какие фильмы они смотрят, как они реагируют на них. Он смотрит фильмы у себя на закрытых просмотрах или дома, он остается тем, кем и был, и происходит разрыв между режиссером и публикой, который очень быстро увеличивается. В Америке, правда, это заболевание, которое можно предотвратить, мы видим реже, чем в других странах. Пример тому – великолепный фильм восьмидесятилетнего режиссера Джона Хьюстона «Prizzi’s Honor».