21 интервью
Шрифт:
Минчин: Какие были запоминающиеся встречи?
Шемякин: Я был знаком со Стравинским, провел три дня с ним. Игорь Федорович первый, кто привез мои работы на Запад, очень высоко их оценил, в 62-м году. В то время нам даже в голову не приходило, что нужно иметь фотографии, это потом уже стали делать архивы и бережно относиться ко времени, к истории. У меня, правда, сохранилось письмо Стравинского лично мне, это единственная память. Он увез два моих петербургских пейзажа и все говорил: «Голубчик, я так люблю ваши работы, они будут висеть в моем кабинете, над моей головой, чтоб я их всегда видел. А вы знаете, среди кого вы будете висеть? На стене находятся Руо, Шагал – представляете, в какой компании вы будете?!».
Минчин: Почему вас выгнали из России? Хотя изгнанием
Шемякин: После побега Олега Сохневича в Турцию, который, прыгнув с корабля, уплыл в нейтральные воды и плыл трое суток. Я знал, что за границу меня никогда не выпустят, а хотелось: нужно было многое увидеть – у нас был свой план побега. Как ни странно, в нем участвовал Валерий Панов. Он вычислял по картам план побега. Но потом он стал болтать об этом всем и мы с ним ужасно поссорились. В своей книге воспоминаний он передернул, мягко выражаясь, важные детали. Летом я поехал на Черное море, в Сухуми, с моим новым сообщником, джазовым пианистом Сергеем Домашевым (он сейчас живет в Лос-Анджелесе). Мы тренировались по ночам, и буквально за два дня до решающего заплыва меня на рынке задержали двое сотрудников госбезопасности, которые сообщили, что они все знают и обо мне, и о Панове, и о побеге, и о заплыве. Сказали, что скандалов у них хватает (а в то время с большим успехом проходила моя выставка у Дины Верни – они об этом знали, конечно), сказали, что если они меня пристрелят случайно, то будет скандал большой, если вы утонете и не хватит «дыхалки» на заплыв, опять будет скандал, такой же, как если вас арестуют. «Поэтому мы предлагаем другой выход – немедленно, без проблем, убраться из России». Я, конечно, отказывался от каких бы то ни было заплывов, говорил про новый контракт с Малым театром на оформление опер Глюка…
Едва я прилетел в Питер на следующий день, как раздался тут же звонок в большой коммунальной квартире и меня сразу же вызвали в ОВИР на улице Желябова, где милый заведующий всеми выездами человек сообщил: или меня ждет сумасшедший дом, или тюрьма на два года, откуда я, скорей всего, не выйду, или надо немедленно убраться из России. Впоследствии оказалось, что он был моим коллекционером, выпросил несколько работ на прощание и попросил достать книжку испанских гравюр. Так что последние свои автографы в России я делал, видимо, генералу КГБ.
Работ мне взять никаких не дали, даже запретили попрощаться с родителями. Произошла небольшая задержка – как этот человек объяснил, из-за меня шла борьба внутри самого КГБ, определенные чины были против моего отъезда, так как вокруг меня сложилась определенная группа интеллигенции, за которой скопом было удобно наблюдать. Кто-то из моего окружения был явно осведомитель, до сих пор не представляю кто! А с моим отъездом все бы рассыпалось. Но потом дело как-то пробилось, меня вызвали, вручили выездные бумаги. Отец узнал только два месяца спустя, что я выслан. Я улетал, не имея с собой даже чемодана, была сумка, в которой лежали сушеные яблоки, они до сих пор у меня хранятся. Улетал я из Москвы – я так хотел, из города, где я родился. Последнюю ночь, нарушив предписания КГБ, я провел в мастерской Ильи Кабакова, который решил устроить мне прощальную вечерю.
В аэропорту была заминка: когда всех посадили в самолет, меня завели в отдельное помещение, куда вошли шесть переодетых агентов КГБ, которые с удивлением уставились на меня, уезжавшего на постоянное место жительства с сумкой, в которой были сушеные яблоки и набор ножичков. Они стали прокалывать яблоки иголками, отпарывать подкладку от картуза, проверять каблуки моих башмаков. Но потом они спросили, кто я – мясник? Я ответил, что я художник, они махнули рукой (как на сумасшедшего) и отпустили.
Минчин: С какими документами вы уехали?
Шемякин: Мне дали красный паспорт с правом на постоянное место жительства и выбором любой страны, которая сразу предоставит право на жительство. В то время моя выставка у Дины Верни в Париже пользовалась колоссальным успехом, я пришел во французское посольство в Москве, и мне сразу дали визу на постоянное жительство. Я полетел во Францию. Прилетел туда рейсом Москва-Париж, как рождественский подарок – 25 декабря.
Минчин: Париж, 71-й год,
Шемякин: Я сразу попал в замок к Дине Верни, где светилась елка и гости еще не пришли в себя после гулянки с рождественской ночи. С Диной Верни я познакомился в России в конце 70-го. Раздался звонок в мою коммунальную квартиру, и дама на чистом русском языке сказала, что приехала из Парижа и хотела бы встретиться со мной. Она видела гравюры, подаренные мной двум французским искусствоведам, и прилетела познакомиться. Увидев мои работы в мастерской, она сказала, что приложит все усилия, чтобы сделать мою выставку в Париже. Через дипломатов она переправила мои работы, в основном графику, иллюстрации к Достоевскому; вывозилось все в маленьких дипломатических чемоданчиках, выставка была большая, больше шестидесяти работ. Потом она захотела помочь моей жене и дочери; по ее совету мы развелись, и она вызвала их на правах дальней родственницы с визитом в Париж. Я не знаю, как ей удалось, у нее, видимо, были свои связи, о которых она мне не говорила. Они задержались в Париже на восемь месяцев якобы по состоянию здоровья. Когда я прилетел, Дина Верни со своим мужем встречала меня в аэропорту, в то время она называлась баронесса Дюпольд и была богатейшей женщиной Франции, потому что Майоль оставил ей все свое творческое наследство. Она была одна из любимых натурщиц Майоля. Она позировала Дюрену, Матиссу, и это действительно ее скульптуры во дворе Лувра. Она была тогда молоденькой девочкой, но очень деловой, так как даже рисунки Майоль оставил не своему сыну, а Дине Верни. Несмотря на маленький размер ее галереи, это был очень элитный зал: она же устраивала громадные выставки в крупнейших музеях мира и была единственным общепризнанным экспертом по Майолю. У нее одна из лучших коллекций Франции экипажей всех эпох. И когда снимаются картины, экипажи берутся из коллекции Дины Верни. У нее также великолепные лошади, а замок находится в самом дорогом районе Парижа. Громадное поместье. Мне были предложены все условия, о которых только может мечтать человек, плюс контракт на десять лет, но с одним пунктом, что я работаю только под ее контролем.
На третий день я ушел от нее со своей семьей, так как, выехав из одной тюрьмы, я не хотел попасть в другую, даже позолоченную, даже золотую.
Минчин: Что же произошло дальше?
Шемякин: И начался довольно трудный период моей жизни. За ту выставку, что она устроила без меня, я не получил ни копейки…
Минчин: «Ни одного сантима»…
Шемякин: Как говорили у Дюма и Бальзака. Мне предлагали с ней судиться, я не хотел начинать свою жизнь с процессов и судов. У нас сложились тяжелые взаимоотношения: она не ожидала, что человек может уйти от таких феноменальных предложений, для меня уже готовилась выставка в Гугенхаймовском музее. Единственное, что нужно было, – подчиняться ее художественной воле, а я не мог.
Минчин: То есть она попросту украла у вас ваши работы?
Шемякин: Скажем так, они были взяты на вечное пользование… Сначала я жил в подвале у одного бедного скульптора. Потом я встретился со своей старой знакомой по Питеру Сюзанной Масси и она помогла получить мне старый бильярдный клуб с выбитыми стеклами (была зима), в котором не было ничего. Мы въехали в этот старый бильярдный клуб в январе 72-го, окна пришлось забить фанерой, не было ни горячей воды, ни туалета, ни телефона.
Минчин: На какие деньги вы покупали краски, холсты, карандаши?
Шемякин: Сюзанна с мужем купили у меня несколько работ, которые я успел сделать. После этого я работал на крошечном контракте – 150 долларов в месяц – с галереей «Сюрреализм-арт» почти целый год.
В 1973 году моя работа попала на выставку десяти тысяч художников, что-то типа Экспо, которую единственную купили в музей «Арт-модерн» и которая была украдена во время перевозки и закрытия выставки. На следующий день ко мне пришел молодой француз, который работал дизайнером одежды на большой модельный дом со своими крупными магазинами, и предложил работать вместе. Его владельцы, братья Арди, выходцы из Варны, купили галерею, чтобы выставлять мои работы, и в этой галерее состоялся мой первый парижский вернисаж, который прошел с большим успехом, и почти все работы были проданы в первый день.